Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

Мифология повествует, что при браке Фетиды и Пелея, несогласие, божество вражды и раздора бросило бедствие в собрание богов, отчего произошли многие несчастья. Обыкновенно несогласие «мать предсмертного часа и печали», по выражению Гомера, живописцы изображают ее в виде фурии, у которой вместо волос переплетены змеи окровавленною лентою. Лице у нее бледное, губы желтые, взор ужасный, изо рта течет пена, в одной руке держит она змею, а в другой зажженный факел. Словом древние хотели изобразить несогласие в отвратительной эмблеме. Но Ориост в своем Неистовом Роланде переиначил все по своему: мифологические образы он превратил в поэтические формы. Он также олицетворяет несогласие. У него, оно как арлекин, в разноцветной одежде, дурно сшитой из разных лоскутьев и небрежно надетой. Раздуваемая ветром, она обнажает тело, изможденное трудом. У него на голове разрозненные волосы: черные, рыжие, русые и даже заметны позолоченные и посеребренные. Они в великом беспорядке, всклокочены вверх, висят на переду, упали на плечи, свисли на затылок. В руках, пазухе и за поясом видно у него много прошений, выписок, документов, определений, объявлений, доношений, контрактов, условий, справок, данных, допросов, выписей, записей и прочего юридического содержания бумаг, которые нередко бывают источником юридических каверз и, следовательно, разорения и гибели бедных людей. Толпа прокуратов, как тогда называли этих законоведов, стряпчих, нотариусов, адвокатов и маклеров окружают его, как выражение человеческих страстей. Все это составляет атрибуты, символическое значение, по которому узнается несогласие. Вся образованная Европа, признала вымысел великого итальянского поэта очень остроумным, а живописцу, изобразившему так удовлетворительно эту аллегорию из Неистового Роланда, честь и слава.

Однако ж, справедливость требует объявить во всеуслышание, что не все картины на стенах одинакового достоинства в отношении искусства и выбора сюжета; несколько из них, очевидно, писаны такими живописцами, которых кисть видно всегда над бессмертными играл. Кто же, например, равнодушно проёдет, взглянув на картину изображающую толстую, здоровую, и, кажется, когда когда-то краснощекую, деревенскую бабу, сидящую в глубоком корыте, которое тащат по сугробам снега крестьянские девки и молодые мужики, вооруженные вениками и острыми камнями. Вероятно, сказали бы вы, бабу эту, откормленную как кормилица, тащат на расправу и предают на суд сельских властей, но взглянув в толпу людей по пристальнее, вы догадаетесь, что художник и не думал изображать кормилицу в корыте: совсем нет. Это Афродита дочь неба и земли, мать грации и амура, богиня красоты, словом, Венера, которая, по мнению греков, родилась из морской пены. Она, изволите видеть, сидит не в корыте, а в большой раковине, которую везут не крестьянские девки и парни, а нереиды и тритоны, что доказывают рыбьи хвосты, которыми они упираются и не в сугробы снега, взрытого бурей, а в морские волны. В руках у них не веники и ни острые камни, а коралловые ветки и морские извитые раковины. По крайней мере так надо предполагать. В самом деле это забавно и подчас легко может сорвать с вас улыбку.

Сохранились узорчатые, фантастических форм, кафельные печи, все до одной синего и желтого цвета, несмотря на то, что стены в каждой комнате оклеены были разными цветными обоями, а в гостином отделении (в бельэтаже), стены обиты были дорогими тканями, должно полагать что эти фантастические печи тогда производили удивительный эффект, потому что каждое поколение людей имеет свой современный взгляд на вещи, свой вкус, свои условные понятия и требования, между тем как ныне не упустили бы случая осмеять их вечно смеющиеся фельетонисты. Везде, куда не посмотрите, дубовые панели; резьба на дверях и коробках, когда-то были вызолочены тщательно; так как дубовые рамы чрезвычайно обветшали и в некоторых стекла все перебиты, то они все защищены железными створами изнутри дома, что предает ему вид замка какого-нибудь гвельфа, заклятого врага гибеллинов во времена феодальной старины. Самая крыша его замечательна по оригинальному ее устройству и прочности строительного материала и железа, которое выковывалось на собственных заводах Лугининых. Размеры его гораздо больше обыкновенных кровельных листов и в три раза толще, в каждом из них, как полагают, едва ли не пуд фунтов 30 весу. О прочности выковки этого железа можно судить по тому, что ни на одном листе до сих пор не оказалось «изъяну», по выражению кровельщиков, то есть не оказалось ни дыр ни ржавчины, Это подает повод думать, основываясь на законах вероятности, что крышу постоянно красили. Слуховые окна его сделаны из того же металла и каменные трубы также остались невредимы. «Вот как умели строить наши деды», говорят тульские старожилы, «дом стоит себе целехонек, а время упрятало в могилу не одно поколение людей». Но всего замечательнее то, что он никогда не был реставрирован и никогда не горел, а всем и каждому в особенности известно, что в Туле бывали такие ужасные пожары, которых нельзя себе представить самому пламенному воображению. Разве один Дантов Ад еще может дать некоторое понятие о тульских пожарах. Например, о бедствии, два раза постигшего наш город в одно и тоже лето 1834 г.