Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том пятый. Дарго

Слово «природа» у нас имеет два значения. В одном случае – земля, трава, деревья, горы, небо, в другом – характер человека. Родная природа в различных местах способствовала появлению разных законов и обычаев.

В разных местах по-разному носят папаху, по-разному кроят одежду и обувь, по-разному строят дома. Над колыбелями поют разные песни. Они играют на пандуре, другие на таре. Струны для одних инструментов делают из козьих кишок, для других – из железа и серебра»» // Гамзатов Р. Мой Дагестан.>. Много мелодий у Кавказа, много ритмов и слов, но все они составляют одну песню. «Есть границы между языками, но нет границ между сердцами, – некогда сказал Шамиль. – И подвиги разных людей в конце концов сливаются в один великий подвиг!»

Тогда же у имама кто-то спросил:

– Зачем Кавказу так много народностей?

– Чтобы одна могла выручить и поддержать другую, если та попадет в беду или запоет песню.

– И что же? Выходили все выручать одного?

– Всегда. Хвала Аллаху, ни один народ не остался в стороне.

– И слаженно пелась песня?

– Слаженно. Ведь родина у нас одна – Кавказ.

…И правда, в тот роковой день не было среди горцев разногласий, не было и той скрытой кровной вражды в глазах тех, кто спустился на защиту Дарго из дальних ущелий. Общая беда и общая вера сплотили перед лицом смертельной опасности всех горцев, всех героев – войны и мира.

…Напряжение в войсках нарастало с каждой минутой. Высокое начальство Генерального штаба торопливо разошлось по своим полкам, помрачневший лицом главнокомандующий покинул их общество за обеденным столом.

…Оставшись в своем шатре один, граф Воронцов снова посмотрел на часы. До начала решительных действий оставалось не более четверти часа, а посланных генералом Пассеком в ставку Шамиля парламентеров до сих пор не было. Михаил Семенович нервничал. «Неизвестность! Qu'elle soit maudite! 32Эта жизнь похожа на черта. Ожидание – на пытку». Граф, заложив руки за спину, методично мерил шагами палатку. Скверное предчувствие, ощущение чего-то худого появилось у него еще за столом, когда звучали здравицы в его честь и тосты за победу русского оружия.

С обеих сторон стола ему приветливо улыбались, заглядывали в глаза, прочили блестящую победу и скорый финал экспедиции. Он улыбался в ответ, благодарил, что-то кому-то замечал по ходу беседы, а сам исподволь посматривал на дорогу, которая шла на Дарго. Она была уныло пуста. И если изредка на ней показывались всадники, то казаки отряда и горцы из аула с одинаковым напряженным любопытством всматривались в верховых, стараясь угадать: «свои» или «чужие». Обычно это были лазутчики-вайнахи, открыто и безбоязненно возвращавшиеся от русских позиций в свои пределы…

«И все же – победа или поражение?» – К последнему Михаил Семенович был не готов. Морща в раздумьях лоб, он подошел к бюро, на котором покоился трофейный Коран, завернутый в отрез аксамита – плотного узорного бархата темно-зеленого цвета. Этот ценный трофей егеря князя Барятинского подобрали в деле при Ацале 33после того, как штыками выбили из завалов горцев. Кто-то из туземных князьков уверял Воронцова, что сия священная книга мусульман принадлежала самому Шамилю, и ее якобы видели в руках Повелителя гор. Кто-то говорил что-то еще… Но, как бы то ни было, богато украшенный золотом и самоцветами, с серебряными застежками Коран лежал теперь перед ним и каким-то мистическим образом притягивал графа к себе. Когда книга, обтянутая смуглой кожей с золотыми полумесяцами, оказалась в руках главнокомандующего, он бережно приоткрыл ее и полистал страницы. Загадочная, едва ли не сказочная красота арабской вязи с узорчатыми бирюзовыми буквицами на миг очаровала его своей неведомой силой. Михаилу Семеновичу даже показалось, что он чувствует тонкий пряный аромат не то гвоздики, не то корицы от ее древних желтоватых страниц.

Внезапно граф испытал чувствительный толчок, словно кто-то невидимым кулаком стукнул его в грудь, под сердце… Он не желал верить своим глазам, но… сквозь густую чадру арабской вязи на него смотрел непроницаемый лик имама Шамиля. Да, это было то самое каменное лицо, которое он узрел в Червленной, когда задержался у зеркала. Как и тогда – имам изучающе взирал на него – своего нового врага и соперника, с которым ему сегодня предстояло скрестить клинки… Смотрел и зловеще улыбался чернильной тьмой своих внимательных, серьезных глаз, будто говорил: «Добро пожаловать в ад, генерал».