Андрей Воронов-Оренбургский - Железный поход. Том пятый. Дарго

Дарго утих, будто вымер. Слышно было, как на ближнем склоне жалобно блеял потерявший свою отару ягненок и откуда-то снизу, из распадка, ему призывно вторила обеспокоенная мать.

…Опрятный молодой юнкер Петр Белов, в руках которого мажорно и бодро трепетал на ветру белый флажок парламентера, поднял голову и близоруко вгляделся в огромную враждебную толпу горцев, которая дышала злобой и ненавистью. Его беспокойный взгляд встретился со взглядом имама, не выражавшим ничего, кроме презрения. Не обращая внимания на приехавших русских, Шамиль, растягивая слова, устало спросил Извинского:

– Кто они? И зачем они здесь?

– Это парламентеры, имам. Они прибыли сюда по приказу командующего графа Воронцова… Полагаю, будут склонять вас к капитуляции.

– Вот как? – Под воздетой бровью Шамиля хищно блеснул черно-фиолетовый глаз, и сквозь нарастающий гул послышался его твердый голос:

– Люди общин! Люди свободного Имамата! К вам мое слово, слушайте меня! Вот стоят перед вами три гяура, три врага, посланные своим сардаром. По приказу Белого царя они вторглись в наши священные горы с оружием для дурного дела – убивать тех, кому эта земля была завещана предками и Аллахом. На Кавказе не принято скрываться от гостя, у наших народов принято приютить, обогреть и накормить путника или просящего. Адат говорит: «Гость в сакле – от Бога». Первых беглых урусов, которые пришли из-за Терека, мы приютили, помогли чем могли… Отвели им поля, дали баранов, кусок хлеба с нашей земли… И готовы были назвать кунаками… Но чем отплатили неверные нам?! Врагам они указали дорогу в наши аулы! Они помогали внезапно напасть на нас, чтобы предательски погубить тех, кто протянул им руку в беде! И вот теперь уже тридцать лет льется кровь в горах и на равнинах. Нет ни одного ущелья на Кавказе, ни одного аула, который бы хоть однажды не пострадал от этих поганых собак! Вы – люди общин – знаете низамы нашего Имамата… законы адата и шариата! Что скажете на это, люди?.. Я – ваш третий имам – поведал обо всем, так принимайте решение…

Шамиль замолк и, закрыв глаза, воздел руки ладонями кверху. Беззвучно прочтя молитву, он огладил себе руками лицо, соединив их в конце бороды.

– Э-э! Шакал-гяур! Гавары что… в свой защита! Гавары, сабака, если можищ-щ!! – истошно выкрикнул кто-то из толпы на ломаном русском.

В воздухе повисло напряжение. Горцы продолжали молча пожирать офицеров взглядами. Разъяренная толпа была похожа на голодную, лютую волчью стаю.

Русские, теряя самообладание, лихорадочно переглядывались, указывали на белый флаг, тщетно пытаясь объяснить озверевшей толпе, что парламентеры неприкосновенны.

Граф Извинский, остававшийся в конной свите имама, видел, как мертвенно посерело лицо молоденького юнкера в серебряных эполетах. Он был мил и хорош той особенной румяной девичьей красотой, которая столь пленяет юных барышень, от которой млеют зрелые дамы и ждут случая на балу или званом обеде, чтобы на них обратил внимание, пусть мельком и не всерьез, такой изысканный beau garcon. 29

Видел Жорж растерянность и на лице бравого, широкоплечего ротмистра Лунева из Дагестанского отряда князя Бебутова. Белая папаха, сбитая по-казацки набекрень, придавала ротмистру прежде беспечный и ухарский вид, но сейчас… тень смятения гуляла по его мужественному, с сабельным шрамом через левую бровь, лицу… И надетая набекрень папаха казалась нелепой деталью в его костюме.

Пожалуй, достойнее других выглядел Дмитрий Макарович Лужин, опытный кавказский офицер из 3-го батальона Апшеронского полка. На висках его загорелого лица инеем белела седина, но в глазах билась решимость, уверенность и сила. Он сурово и быстро оглядывал горцев, и презрительная, бесстрашная складка упрямо теснилась между выгоревших бровей. Видно, предчувствуя худое, майор, плюнув на этикет, чиркнул спичкой, закурил трубку, стиснув костяной мундштук углом обветренных, твердых губ.

Это был вызов – фитиль, поднесенный к бочке с порохом. У Рокамболя заныло между зубами. В толчее горцев вновь вспыхнула гневная ругань, тут же переросшая в дикий гвалт: угрозы, проклятья, обещания немедленной смерти, женские вопли…

«Да уж, попали вы, господа, на именины… – со злорадным сочувствием констатировал Жорж. – Право, не знаю, как вам придется изворачиваться и из шкуры выпрыгивать, чтобы выбраться из этого пекла живыми».

На краю площади, огороженной каменной стеной в виде полумесяца, где толпились старшины вайнахских селений со своими значками и жезлами, произошло оживление. Люди раздались, пропуская седобородого старика; народ признал в нем даргинского муфтия, хаджи 30, который не хуже самого имама разбирался в вопросах адатов гор и шариатского права. Жилистый старик в высокой папахе без промедления направился к Шамилю.