Константин Соколов - Пламя над Волгой. Крестьянские восстания и выступления в Тверской губернии в конец 1917–1922 гг.

После этого события у него усиливается депрессия, появляются мысли о самоубийстве. К тому же из-за арестов и нахождения в волости агентов ЧК, повальных обысков по всем деревням многие крестьяне, даже знакомые, перестали давать ему продукты, советовали уезжать [355].

В начале июня начались массовые обыски и аресты – задержали одиннадцать человек, родственников и близких знакомых Калявина (все они были освобождены после того, как он сдался властям) [356]. Уже 1 июня он отправил заявление в Краснохолмскую следственную комиссию со словами о том, что раскаивается в содеянном, просит простить его, обязуется в дальнейшем поступать по указаниям власти и готов сдаться под честное слово о том, что ему будут сохранены жизнь и свобода [357].

В волость выехали судья Краснохолмского суда Талызин и член коллегии правозащитников Мартынов, за их подписями были расклеены объявления о том, что власть гарантирует Калявину жизнь и свободу в случае добровольной сдачи.

16 июня он явился в Мартыновский волисполком, причем сначала не хотел сдавать оружие, но потом согласился. После нескольких дней пребывания в Краснохолмском арестном доме губревтрибунал затребовал перевести его в Тверь [358].

Но 21 июня 1920 года, при выезде на место, где, по словам Калявина, хранилось оружие, он попытался бежать и был убит – в него попало четыре пули. Тело увезли в Красный Холм, где, вероятно, и захоронили. Понимая, что его не отпустят, он решил таким образом свести счеты с жизнью [359].

18 декабря 1920 года были осуждены к различным срокам заключения П. Ступкин, П. Кундышев, родственники и знакомые Калявина, помогавшие ему. Все они вышли на свободу в начале 20-х, даже П. Ступкин, осужденный к расстрелу с заменой на 10 лет заключения, был освобожден в 1923 году [360].

Идеологию, приверженцем которой был Калявин, можно охарактеризовать как примитивный книжный, отчасти христианский социализм. Насколько позволяют судить источники, первоначальные представления о социалистических идеях он получил из популярных подпольных брошюр и прессы еще в период первой русской революции, а затем постоянно подпитывался ими во время работы в столице. Активно читал газеты и после революции – в дневнике есть упоминания работ Ленина и Троцкого. Отсюда и представления об идеальной «справедливой» власти, о том, что она должна помогать бедным и вести ко всеобщему равенству.

Основными претензиями к местным советам было то, что они ничего не делают для населения (впервые такое заявление упоминается в источниках в июне 1918 года – выступление на волостном собрании), а также грабеж обеспеченных крестьян, якобы в пользу бедных, которые ничего не получают, а коммунисты присваивают реквизированное.

Калявин осуждает советскую власть за грабеж крестьян, но под влиянием жизненных обстоятельств решается на ограбление волисполкомов – нужно было «добыть денег». Таким образом, можно предполагать, что в его представлении лозунг «грабь награбленное» уживался с уверенностью в том, что власть так поступать не должна. Он неоднократно подчеркивал, что выступает не против власти, а против тирании, насилия, грабежей и произвола. Он считал себя идейным борцом: «Я борюсь идейно, и со смертью моей не умрет моя идея», заявлял, что готов пострадать за убеждения, в письмах любовнице писал о том, что славно, что она сидела в тюрьме за политику, позора в этом нет [361].

Во взглядах Калявина большое место занимали вопросы нравственности, «правильной» власти. «Всякая власть, которая желает, чтобы под управлением ее народ не стенал и не проклинал ее, а благоденствовал и благословлял (ее), тем более власть народа, должна стремиться к тому, чтобы среди народа, вверившего ей управление над собою, процветал мир, благоденствие и развивалась промышленность» [362]– таких заявлений в его дневниках и письмах в органы власти немало. Он был возмущен не тем, что его объявили вне закона, а что тем самым поставили на одну доску с «подлым, безнравственным преступником». Интересно, что изначально в своих письмах в органы власти Калявин отвергал участие в нападениях на волисполкомы и то, что присвоил деньги. Также он отрицал, что стрелял по коммунистам, в чем позже признался на допросах. Но в то же время в дневнике писал, что не хочет и не может мстить, не будет пачкать руки в крови [363].

Уже в 1918 году он стал крайне негативно относиться к партийцам, заявляя, что лучше быть полицейским, чем современным большевиком. Больше всего возмущали его грабежи, то, что коммунисты берут награбленное себе, а сами хранят золото и царские деньги, что они не «идейные». «Вот коммуна – бери чужое, свое не отдавай». «Идея вся выворочена наизнанку. Все должны сказать – долой тиранов. Люди, называющие себя коммунистами, высококультурными и цивилизованными, – это вандалы XX века, дикари». Пишет он и о том, что многие коммунисты скрывают темное прошлое. Отсюда понятное заявление: «Считаю для себя позором быть у власти и служить ей». В письмах жене он просит оберегать детей от дурного влияния, не записываться в коммунисты [364].