Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Как только завершилась история с горе-экспедицией Дюкудре-Гольштейна – Ирвайна, Пуэрто-Рико вновь привлекло к себе внимание руководства США. Речь идет о так называемом «деле Фахардо» (Foxardo, Fajardo): в ноябре 1824 г. один из подчиненных командира эскадры США Дэвида Портера прибыл в этот городок на восточном берегу острова, чтобы потребовать разъяснений об ограблении местными пиратами североамериканского склада на датских Виргинских островах. Но молодого офицера и слушать не стали, задержали на несколько часов и отправили назад – в памяти колониальных властей свежи были воспоминания об авантюре Дюкудре-Гольштейна.

Дэвид Портер

Разъяренный Портер прибыл в Фахардо с 200 матросами, выстроил испанских чиновников и потребовал официальных извинений. Портер считал, что таким топорным образом он отстоял честь своей страны, но налицо было нарушение границы Испании, почти что casus belli. По сути положение было таким же, что и у Джексона в 1818 г. после флоридского рейда, только у последнего оказался тогда влиятельный защитник – Джон Куинси Адамс. За Портера никто не заступился, последовал трибунал, приговоривший коммодора к шести месяцам домашнего ареста [929].

Тревожный для властей США в 1820-е гг. «кубинский вопрос» не перерос в открытое противостояние держав. Мексикано-колумбийской освободительной экспедиции в Карибском море не суждено было состояться. Не случилось и передачи карибских островов в руки Великобритании. Куба и Пуэрто-Рико вплоть до конца XIX века оставались под властью метрополии, будучи тесно связанными с экономикой США. При этом Соединенные Штаты успешно избежали подписания совместной с Англией и Францией конвенции, которая бы связала свободу политического маневра в отношении испанских колоний. После войны 1898 г. Пуэрто-Рико станет владением, а Куба – de facto протекторатом США.

24 октября 1825 г. во влиятельной парижской газете “Journal des Debats” властитель дум европейских консерваторов, «первый из современных французских писателей» (слова Пушкина), недавно ушедший в отставку с поста министра иностранных дел Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848) опубликовал свою очередную статью под названием «О прощальном обращении президента Соединенных Штатов к генералу Лафайету» [930]. Противопоставляя разрушительную силу республиканской пропаганды анемичному бездействию монархических сил, Шатобриан писал: «И Соединенные Штаты теперь не одни влияют на дух народов; они создали вокруг себя целый республиканский мир, который вскоре проведет в Панаме свой всеобщий конгресс. Речи с этого собрания разнесутся через моря».

В следующей статье от 28 октября Шатобриан развивал свои взгляды на трансатлантические взаимоотношения. Автор предсказывал коренное изменение баланса сил в мире и даже высадку республиканских войск Западного полушария в слабой и безвольной монархической Европе. Он обвинял европейских легитимистов в преступном бездействии и требовал всецело способствовать созданию в Латинской Америке конституционных монархий. Символом пугающих перемен был для Шатобриана тот самый готовившийся в Панаме первый межамериканский конгресс [931].

Что же должна была собой представлять эта международная встреча, созыва которой так боялся прославленный французский писатель и политик? Идея Панамского конгресса, на котором были бы представлены все американские нации, открыто впервые высказал Боливар в 1815 г. в своем знаменитом «Письме с Ямайки»: «Как было бы чудесно, если бы Панамский перешеек стал бы для нас тем, чем был Коринф для греков! Может быть, в один прекрасный день мы созовем там державный конгресс представителей республик, королевств и империй, чтобы обсуждать важнейшие вопросы войны и мира с нациями трех других частей света» [932]. Целью этого конгресса стало бы учреждение «конфедерации и вечного союза» американских наций, никак, впрочем, не ущемлявших суверенитет молодых государств. Заметим, что под «американскими нациями» Боливар обычно понимал только Испанскую Америку. После решающей победы 9 декабря 1824 г. при Аякучо путь к созыву первого в истории межамериканского конгресса был, наконец, открыт.

Продумывая внешнюю политику молодых государств Латинской Америки, Боливар все свои надежды возлагал на Англию. Именно эта страна служила для него примером наилучшего государственного и общественного устройства. Проанглийская ориентация молодых государств позволила бы им чувствовать себя уверенно на переговорах со всеми государствами, в первую очередь с Испанией и набиравшими силу Соединенными Штатами. Присутствие английского представителя на Панамском конгрессе должно было, по мысли Освободителя, гарантировать жизненность принятых решений, укрепить престиж Латинской Америки на мировой арене. Напротив, опасаясь экспансионистских планов северного соседа, Боливар не желал видеть среди гостей Панамы дипломатов США [933].