Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Это стихотворение, возможно, и было первым шагом на долгом пути мифологизации доктрины.

Итак, во многом именно текст президентского послания убедил общественное мнение, что интервенция все же готовилась, что мудрая администрация знала об опасных замыслах Священного союза. Именно так, например, разъяснял своим избирателям логику событий будущий агент США на Кубе, конгрессмен от Иллинойса Дэниел Кук [766].

На долгие годы окончательно установится представление, что только доктрина Монро и действия Каннинга (меморандум Полиньяка, а затем дипломатическое признание Латинской Америки) спасли Новый Свет от интервенции континентальных держав Европы и монархии [767].

Сходным образом думали и дипломаты США в Европе. Пока текст президентского послания не дошел в Европу, Александр Эверетт (тогда посланник в Гааге) считал вторжение Священного союза крайне мало вероятным. Его взгляды переменились буквально за месяц. В своем донесении Эверетт сообщал, что президентское послание было одобрительно встречено в Англии, в либеральных кругах Франции и Нидерландов. «Кажется, все думают, что оно [послание] сделает интервенцию невозможной», – заключал дипломат, убежденный в коварных замыслах Священного Союза после анализа правой французской прессы [768].

Позднее, когда разговоры о возможно грозившей опасности останутся в прошлом, Эверетт сочтет, что только провозглашение доктрины Монро и признание Латинской Америки Англией спасли Западное полушарие от неминуемой интервенции [769].

Ричард Раш вспоминал, что когда текст послания Монро прибыл в Лондон, «весь документ возбудил огромное внимание». Особенно радовались латиноамериканские эмиссары; акции новых государств поднялись в цене – все были уверены, что отныне Новый Свет будет защищен от возможного давления Европы [770].

Либеральная партия в Англии (ее голоса – лондонские “Morning Chronicle” и “London Courier”) явно стремилась разжечь подозрения по отношению к намерениям континентальных держав [771]. Так, на следующий день после оглашения президентского послания “Columbian Centinel” опубликовал выдержки из “Morning Chronicle” и “Morning Herald” из которых следовало, что Франция готова помочь Испании и Португалии в возвращении американских колоний, но что британский кабинет готов признать молодые государства [772].

В одной статье “Morning Chronicle” говорилось, что русский посланник в Париже граф К. О. Поццоди-Борго (1764–1842) в 1817 г. якобы выступал даже за подавление республики в самих Соединенных Штатах. Статья широко перепечатывалась североамериканской прессой, но только “Columbian Centinel” выступил с резким опровержением [773].

Английский офицер на колумбийской службе считал, что планы интервенции были остановлены лишь твердой позицией британского кабинета [774]. Не только не слишком проницательный бывший «особый агент» в Южной Америке Уильям Уортингтон, но и карьерный дипломат Джон Форбс и в середине 1824 г. боялись, что Священный союз способен подавить свободу в Западном полушарии [775].

Послание Монро конгрессу быстро нашло отклик не только в Европе. Его текст был сразу же переведен для латиноамериканцев на испанский язык либеральным уроженцем Пиренеев, жителем Балтимора Мариано Куби и Солером (1801–1875). Он назвал принципы послания «самыми республиканскими, свободными и либеральными» [776].

Любопытно, что именно монархическая Бразилия стала первой страной, попытавшейся повернуть доктрину Монро в свою пользу.