Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Особое отвращение Тюдора вызывало стремление Боливара навязать перуанцам боливийскую конституцию «под штыками генерала Сукре». Когда Лима приняла ее и избрала Боливара пожизненным президентом, Тюдор считал это итогом манипуляций его сторонников и контроля военных: «кажется, этот фарс был проделан повсюду, в той же форме и с одинаковым равнодушием» [1409].

Первые сведения о недовольстве перуанцев Боливаром пришли в США осенью 1826 г. [1410]Зимой 1826 г. газеты публиковали письмо из Лимы, автор которого был настроен в высшей степени критически. Он утверждал, что перуанский народ понял истинные – монархические – замыслы Боливара, недоволен присутствием колумбийских войск в стране. «Думаю, нынешнее мнение о Боливаре в Соединенных Штатах и Европе изменится, еще до конца этого года он запятнает великую славу, которую заслужил как бескорыстный патриот, и его перестанут ставить рядом с Вашингтоном как спасителя своей страны», – заключает анонимный автор письма [1411]. Но звучали и другие голоса: “National Intelligencer” говорил о «глубоком сожалении» перуанцев всех сословий об отъезде Боливара, тревожном ожидании опасностей, которые неизбежно грядут в его отсутствие [1412].

Переворот в Лиме 26 января 1827 г., когда в отсутствие Освободителя к власти пришли антиболиваристы во главе с генералом Хосе де ла Маром, вызвал поддержку североамериканской прессы и дипломатов. Еще в самом конце 1826 г. Тюдор отмечал недовольство многих размещенных в Перу колумбийских офицеров [1413].

Тюдор явно ждал переворота и радовался ему. Высылая Спарксу составленную Боливаром новую конституцию Перу, он боялся перлюстрации и писал эзоповым языком: «Маска, впрочем, спадет с главного жонглера…». Уже после смены власти Тюдор, используя полюбившееся сравнение, сообщал своему шурину коммодору Стюарту, что «рад, что оставался [в Перу] достаточно долго, чтобы увидеть, как были разгромлены планы беспринципного узурпатора, и надеяться, что его замыслы разбиты навсегда, а характер предстанет перед миром без маски (will be fully unmasked to the world)» [1414]. Спарксу тоже пришелся по душе придуманный Тюдором образ. Ссылаясь на полученное письмо, журналист считал перуанскую конституцию «абсурдной» и заключал: «С главного мага сорвана маска» [1415].

В апреле 1827 г. Тюдор предсказывал «вероятный конец через несколько месяцев конституции Боливара и его самого – и то и другое держалось на диктате штыка». Был бы Боливар «честным человеком», считал Тюдор, он вернулся бы в Колумбию после победы при Аякучо, обретя истинную славу. В итоге же генерал погубил обе страны [1416].

Возможно, именно Уильям Тюдор был автором опубликованных в “National Intelligencer” писем, где утверждалось, что перуанцы свергли «иго Боливара» «без малейшего беспорядка или кровопролития» [1417]. Цитируя газеты Лимы, пресса США называла боливаровскую конституцию Перу «ненавистной (odious) народу» [1418].

Переломить новый настрой было уже невозможно. Секретарь посольства в Мексике Эдвард Тэйло сообщал своему брату о перуанской «счастливой и бескровной революции», уничтожившей «злые планы» и «порочные семена» военного деспотизма. На смену образу Вашингтона Юга пришло определение «эпигон Наполеона». Тэйло, сравнивал централизм Колумбии с бонапартистской Францией – это лишь «иное имя для военного деспотизма». Первый, впрочем, «еще более централистский и деспотический». А мир еще называл Боливара Вашингтоном! – возмущался дипломат [1419]. «Нашему полушарию Бонапарт не нужен», – писал он, узнав о начале войны Колумбии с Перу [1420].

Освободитель представал теперь в длинном ряду военных деспотов, «баловней судьбы, кто поднялся к славе на руинах свободы», – Цезарь, Кромвель, Бонапарт, Итурбиде, Боливар. Нельзя вознаграждать военные победы гражданской властью: удачливый генерал поставит себя выше закона, неудачливый – образует мятежную партию [1421]. Кстати, подобный антиармейский настрой шел на руку администрации, боровшейся с притязаниями генерала Эндрю Джексона. Ну а сами джексоновцы не любили Боливара еще со времен Панамских дебатов.

Можно представить, насколько тяжело Освободителю было узнавать о подобных обвинениях. Ведь зрелище коронации Наполеона стало одним из потрясений его юности. И в свои последние годы Боливар настойчиво повторял, что «времена монархий уже прошли»: «Я не Наполеон и быть им не хочу, не желаю подражать и Цезарю, а менее всего – Итурбиде… Титул Освободителя выше всех титулов, которые когда-либо были пожалованы за доблесть человеческую» [1422].