Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Мнение североамериканцев, впрочем, было почти полностью единодушным: Боливийская конституция есть предательство республиканских принципов и скатывание к абсолютизму. Следует оговорить, что ни аболиционизм Боливара, ни его руссоистские устремления не были замечены североамериканцами, по крайней мере, гласно. Критики конституции обсуждали и осуждали исключительно предложенную в ней модель власти. По мысли Освободителя, полномочия пожизненного президента весьма ограничены, но общественное мнение США единодушно увидело в таком институте шаг к узурпации, тирании и монархии.

Сообщая о принятии Боливийской конституции Гуаякилем, Кито и Панамой, Найлс восклицал: эта конституция «делает Боливара диктатором – абсолютным сувереном!». Найлс боится пока делать окончательные выводы, делает скидку на «особые обстоятельства», но не скрывает своей тревоги: Боливар, чье имя должно было войти в историю рядом с Вашингтоном, может оказаться «предателем свободы» [1373].

Бостонская газета с удовлетворением сообщала, что чилийцы сформировали федеральное правительство (по образцу североамериканского), «назвали Боливара чудовищем», а аргентинские авторы «высмеяли боливийский кодекс [конституцию]» [1374].

Возможно, крупнейший конституционный теоретик того времени Джеймс Мэдисон передавал Лафайету, что конституция Боливара, «кажется, по своему облику не совсем принадлежит к американской семье». «Я пока не видел деталей; показывает ли она его [Боливара] отступником, либо же народ там, по его мнению, пока еще слишком темен (benighted) для самоуправления – вот в чем может быть вопрос» [1375]. В целом всегда благожелательный к Боливару Калеб Кашинг назвал конституцию «в основных чертах антиреспубликанской, если не абсурдной и неуместной (impolitic)» [1376]. Посланник США в Чили Хеман Аллен, высылая экземпляр конституции, был убежден, что Боливар установит подобный режим также в Перу, Колумбии и Чили и станет «императором» всех этих государств [1377].

Филадельфийский купец Бенджамин Чеу был чуть ли не единственным наблюдателем, отнесшимся к Боливийской конституции если не одобрительно, то хотя бы терпимо. Он верил, несмотря на все, что Боливар никогда «не будет тираном». Недостатком Основного закона Чеу считал лишь его чрезмерную сложность, но пока Боливар у власти, «нация останется республиканской». Ну а после его ухода народ скорее всего упростит запутанную систему [1378].

Характерно, что до 1830 г. в США так и не появилось ни одного обстоятельного разбора этого политического документа – текст, видимо, показался слишком необычным, даже странным [1379]. Вместо этого разбору подверглась личность его автора.

Зима 1826/1827 гг. – время неопределенности и разногласий в оценке Боливара. Один стереотип уходил, другой еще предстояло выработать. Газетчики публиковали разноречивые заметки. Так, приводя несколько документов антисепаратистской политики Боливара в Кито и Гуаякиле, “Baltimore Gazette” стыдила журналистов, особенно нью-йоркских, за их наветы против Освободителя – те «винили его во всем гнусном и презренном», но в их примерах нет «ни тени правды». Боливара, как всегда, отличают «непоколебимое пристрастие к свободе» и неподдельный патриотизм [1380].

Весной 1827 г. в поддержку Боливара выступил поверенный в делах в Колумбии Бофорт Уоттс. В донесении Клею он подчеркивал «внутреннюю моральную силу в этом человеке», которая «вдохновляет мужество в патриоте» [1381]. На следующий день Уоттс направил письмо Боливару, где, одобряя его действия, заявлял, что без Освободителя в Колумбии «все потеряно» [1382].

Боливар счел это письмо «новым доказательством интереса» США к колумбийским делам и решил его опубликовать [1383]. Новый министр иностранных дел Рестрепо сразу понял, что Уоттсу придется отвечать в Вашингтоне за столь смелое высказывание [1384]. А ведь, естественно, из колумбийских газет письмо попало в североамериканские. Уоттс оправдывался, подчеркивая, что не предназначал письмо к публикации [1385].

Североамериканец даже заручился благожелательным письмом от бывшего министра иностранных дел Великой Колумбии Хосе Рафаэля Ревенги и переслал его Клею [1386]. В защиту Уоттса выступил и сам Боливар [1387]. Клей признал, что именно заступничество спасло Уоттса от сурового выговора за превышение полномочий [1388], но ответ государственного секретаря на послание был весьма обескураживающим. Клей воспользовался возможностью преподать Освободителю урок, так сказать, истинного республиканизма.