Саймон Рейнольдс - Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого

ШОК ОТ ПРОШЛОГО

Это наводит меня, поклонника Ариэля Пинка и сторонника хонтологии, на каверзный вопрос: в чём же вклад этой музыки в культуру в целом? Является ли эта музыка тем, что будущие последователи Ариэля Пинка смогут переосмыслить? Этот вопрос применим ко всем вторичным формам искусства: неужели они стерильны? (Дэвид Маркс и Ник Сильвестр описали «Stronger», хит Канье Уэста 2007 года, который основан на песне группы Daft Punk «Harder, Better, Faster, Stronger», как «культурную вазэктомию»! Более того, удваивая деградацию креативности, в авторах музыки числились не только два участника Daft Punk, но и Эдвард Бёрдсонг, чей фанковый мотив 1979 года из песни «Cola Bottle Baby» лёг в основу композиции «Harder, Better, Faster, Stronger».) На самом деле то, чем сейчас богат музыкальный пейзаж, достаточно ли плодородная почва — для того, чтобы подпитывать будущие формы возрождения и ретро? Конечно, в определённый момент вторичная переработка доведёт первичный материал до такой степени деградации, когда уже будет нельзя извлечь никакую добавочную стоимость.

Без привычных уже тревоги и разочарованности в риторике Пол Морли недавно написал о «направленном направлении» современной музыки. «Направление» применительно к культуре предполагает линейное движение вперёд. Такое видение музыки уже не выдерживает никакой критики. Движение в культуре сейчас имеет больше общего с тем, как функционирует колесико у айпода. В лучшем случае, направление «вперёд» работает примерно как то, что люди из мира моды называют «модной тенденцией», — контраргумент непосредственно предшествовавшему высказыванию.

Из-за того, что музыкальная история вывернула себя наизнанку, превратившись в подобие шведского стола, на котором каждая историческая эпоха представлена современным аналогом, присутствие прошлого в настоящем непомерно увеличилось. Но этот пространственный анализ времени нивелирует историческую глубину явлений. Исходный контекст или посыл музыки перестаёт работать и уже с трудом подлежит восстановлению. Музыка становится материалом, которым можно пользоваться по вашему усмотрению, либо в качестве слушателя, либо артиста. Теряя отдалённость прошлого, она неизбежно лишается своей мистики и магии.

В этих обстоятельствах «возрожденческие» тенденции становятся чем-то иным, нежели они были для фанатских движений, таких как северный соул или гаражный панк. Когда-то идея возрождения подразумевала под собой смесь грусти и почтения. Святую веру в то, что музыка когда-то была лучше, и бесплодные попытки вернуть те славные времена. В равной степени это был своеобразный ответ настоящему, протест против определённых аспектов современной жизни. Прописная истина заключается в том, что эта музыка была не столько о прошлом, сколько о настоящем. Но что, если современная музыка, не только не сообщает нам ничего важного о прошлом, но и совершенно не проливает свет на наше настоящее? Это именно то, что удивляет в музыке последних десяти лет: то, как артисты переосмысляют жанры прошлого без какого-либо существенного эффекта, не говоря уже об отсутствии чувства ностальгии.

Как только прошлое благодаря новым технологиям потеряло возможность быть потерянным, будущее (и футуризм, и фу-туристичность) было отсоединено от источника питания. Моё собственное, крайне ненаучное, исследование — наблюдение за моим одиннадцатилетним сыном и двадцатилетней няней моей дочери — подтверждают приговор, который Уильям Гибсон вынес молодому поколению. Они больше не заинтересованы в заглавной букве «б» в слове «Будущее» и едва ли вообще думают о нём. Стремление сбежать от «здесь и сейчас» также проявляется в повседневной жизни, возможно, даже сильней, чем когда бы то ни было, но оно легко удовлетворяется фантазиями (отсюда и огромная популярность романов и фильмов о магии, вампирах, волшебстве, сверхъестественном) или цифровыми технологиями. Какое дело моему сыну до того, каким будет мир в 2082 году, если прямо сейчас, несмотря на наш недавний переезд в Калифорнию, он может общаться со своими друзьями из Нью-Йорка в киберпространстве?

ШОК ОТ ПРОШЛОГО

Был и ещё один вопрос, которым я задался в самом начале и который так и остался без ответа:

Является ли ретромания конечной точкой развития культуры

или это просто очередной исторический период?

Это затруднительное положение, в которое попали теории супергибридности и постпродакшна, попытавшись заглянуть в будущее и понять, что нас ждёт в Новой Эпохе. Тем не менее само появление таких понятий позволяет предположить, что мы уже довольно основательно погрязли во вседозволенности, безнаказанном присвоении, всеобщей доступности обесцененных активов, которые разбросаны по всему миру и разным уголкам человеческой истории. Сама рекомбинантная плотность музыки, которая возникает в этих условиях, существенно отличается от медленных мутаций и кровосмешения, которые происходили на ранних стадиях развития популярной культуры. Например, регги возник из неловкой попытки скопировать новоорлеанский ритм-н-блюз, а рок-н-ролл был внебрачным ребёнком блюза и кантри.