Юрий Кривошеев - Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Вопрос о религии древних монголов достаточно спорен. Некоторые ее атрибуты позволяли говорить о шаманских верованиях (Д. Банзаров, Н.И. Веселовский), с чем категорически был не согласен Л.Н. Гумилев. [511]Он полагал, что они исповедовали тибетскую «черную веру» — бон. [512]Однако, несмотря на эти разночтения, все исследователи соглашались, что главное место в их религии занимало прорицательство — «credo» монгольской веры. [513]Этот вывод подтверждается сообщениями, в частности, католических миссионеров, побывавших у монголов как раз в середине XIII в. Так, францисканский монах Плано Карпини среди прочих своих наблюдений подчеркнул, что «они усиленно предаются гаданиям вообще… чародействам и волшебствам». [514]Прорицательницами-шаманками у тюрко-монгольских народов могли быть женщины, что встречалось и в более позднее время. [515]

Н.И. Веселовский настаивал на исключительности интересующей нас особы: «Если в стане Батыя находилась шаманка, то надо допустить, что в глазах его она обладала великой духовной силой и была способна вести дипломатические переговоры, на которые женщины обыкновенно не посылаются». [516]Вряд ли это так. Женщины у монголов выступали не только «чародеицами», но нередко и дипломатами, на что указал, приведя соответствующие примеры Д.С. Лихачев. [517]

Итак, совмещение понятий прорицательности и посла в отношении к слабому полу для монголо-татар не было чем-то необычным. Но какова была миссия делегации, посланной Батыем к рязанским князьям? Если подходить формально, то можно сослаться на летопись, где написано, что послы передали батыево требование выплаты десятины. Но зачем тогда пресловутая «жена чародеица»? Наверное, эту обязанность могли бы выполнить и сами «два мужа»? Думается, дело даже не в указанных Н.И. Веселовским выдающихся способностях этой безымянной для нас женщины, а в своеобразном алгоритме поведения людей того времени, который начинал работать при столкновении с противником и его территорией.

Исследователи неоднократно отмечали феномен пространства-территории в представлениях древних народов. Так, относительно этого элемента мировосприятия тюрков С.Г. Кляшторный писал следующее. «Этнополитическая картина мира непосредственно соотнесена с его физической картиной и отражает неразрывную, предметно-чувственную связь каждого людского сообщества, организованного по генетическому принципу, с его "собственной землей". В этой схеме пространство наделяется эмоциональными свойствами — оно может быть враждебным или спасительным в зависимости от того "свое" оно или "чужое", оно является единственно пригодным или совершенно непригодным для того или иного племени; оно непременно определяется этническим термином; оно не только сакрализовано, но и определено как племенное божество». [518]

Такого рода ситуации были обобщены знаменитым английским этнографом Дж. Дж. Фрэзером в его классическом труде «Золотая ветвь». Их он относит к категории «табу на общение с иноплеменниками». [519]«Вступая в незнакомую страну, дикарь (т. е. человек традиционного мировоззрения. — Ю.К .) испытывает чувство, что идет по заколдованной земле, и принимает меры для того, чтобы охранить себя как от демонов, которые на ней обитают, так и от магических способностей ее жителей», — таков вывод авторитетного исследователя. [520]Охранительные меры и являются непосредственной функцией жрецов-прорицателей.

Не чуждой этому была и деятельность монгольских «шаманов». Вильгельм Рубрук, еще один западноевропейский посланец к монголам, говорит: они «указывают наперед дни счастливые и несчастливые для производства всех дел, отсюда Татары никогда не собирают войска и не начинают войны без их решительного слова». [521]Ему вторит Киракос Гандзакеци: «Без повеления своих колдунов и кудесников [татары] не пускались в путь — [делали это] только с их разрешения». [522]Д. Банзаров в специальной работе о «черной вере» также констатирует, что, имея «неограниченное доверие» к своим «шаманам», ханы «часто прибегали к ним, желая узнать: будет ли успех в чем-либо, например в походе». [523]

Видимо, нечто похожее описанному у Дж. Дж. Фрэзера, В. Рубрука, Киракоса Гандзакеци и Д. Банзарова и имело место в конце 1237 г., когда татарское войско подошло к неведомой для них доселе земле. Обстоятельства для них осложнялись и тем, что эта территория была покрыта труднопроходимыми лесами, создававшими весьма большие неудобства для степняков. Кроме того, меры предусмотрительности и предосторожности исходили и из предыдущей реальности — убийства послов в 1223 г., о чем, конечно же, тоже не забывали.