Борис Пудалов - Русские земли Среднего Поволжья (вторая треть XIII — первая треть XIV в.)

Точная численность русской и монгольской стороны отсутствует, так что приходится довольствоваться оценочными данными. Количество монголо-татарских воинов, участвовавших в нашествии Батыя, некоторые историки склонны завышать (в популярной литературе встречаются абсурдные утверждения о полумиллионном войске) [115], другие — приуменьшать (Л. Н. Гумилев писал о 4 тыс. воинов, что тоже несерьезно) [116]. По-видимому, ближе к истине оценочная цифра, которую высказывает ряд историков: Великая Монгольская империя к концу 1220-ых гг. располагала не менее 120–130 тыс. всадников [117]. Следовательно, отряды, объединенные под командованием Бату-хана, наверняка насчитывали в совокупности несколько десятков тысяч монголов, к которым в Дешт-и-Кипчаке присоединилось какое-то количество воинов из числа тюркоязычных кочевников. Такая оценка численности вполне достоверна, если учесть значение, придававшееся монгольскими правителями походу на Запад. Таким образом, общая численность войска, напавшего на Рязанскую и Владимиро-Суздальскую земли, превышала 50 тыс. всадников, абсолютное большинство из которых обладало всеми необходимыми воинскими навыками [118].

Но дело, разумеется, не только в количестве. Сохранившиеся источники (археологические, изобразительные и письменные) свидетельствуют, что монгольские воины были хорошо вооружены. При этом оружием первого удара у монголо-татар служил лук — очень мощный (до 120–150 см в длину), со стрелами (около 70 см), наконечники к которым были, по выражению исследователей этого вопроса, «резко специализированы»: указывают до полусотни разновидностей наконечников [119]. А это означает, что легко маневрирующие конные лучники могли с большого расстояния расстреливать на выбор тяжеловооруженных всадников — русских дружинников и европейских рыцарей. Дальнобойность луков давала возможность избегать стычки с противником, а убойная сила стрел позволяла пробивать доспех на расстоянии, сопоставимом с дальностью полета пули в XVIII в. Современники походов Чингиза и Бату утверждали, что монголы неохотно вступали в бой, но предпочитали поражать противника стрелами на расстоянии; существовал даже специальный тактический прием атаки (способ «хоровода»). Чтобы понять, чем это оборачивалось в бою, уместно вспомнить, как несколько тысяч английских пеших лучников в битвах Столетней войны уничтожали многократно превосходящие их по численности французские армии. Любопытно, что в историографии общепринято подчеркивать роль лучников как главного фактора побед при Кресси, Пуатье и Азенкуре. Так, У.С.Черчилль в своей книге «Рождение Британии» посвятил описанию действий лучников целую главу, назвав ее кратко и выразительно — «Лук» [120]. В то же время ученые, рассуждающие о причинах сокрушительного разгрома Руси (да и других государств Восточной Европы) войсками Батыя, удивительным образом упускают из вида особенности вооружения монголов. А ведь в монгольском войске (как правило, численно превосходившем противника) луками и стрелами были вооружены все воины; значительная часть войска, кроме того, имела копья, а мечи и сабли — видимо, все, начиная с десятников [121]. К тому же монголы имели неплохие доспехи, а степные кони позволяли быстро маневрировать, уклоняясь от ближнего боя, в котором противник мог получить преимущество и нанести ощутимые потери.

Добавим к этому, что монгольские воины и кони привыкли к тяготам длительных переходов, легко и быстро передвигались; в трудных условиях русской зимы их потребности в пище сводились к минимуму. Стратегическая инициатива неизбежно принадлежала монголам: единое командование выбирало единую цель, а в случае неудачи могло быстро перенацеливать войско. Прекрасно организованная разведка (агенты-купцы и крупные конные отряды во время боевых действий) давала надежную информацию о противнике.

Противопоставить этой силе Русь мало что могла: быстро передвигавшейся коннице противостояли лишь конные дружины князей, далеко не столь многочисленные, да наспех собранные пешие рати, явно уступавшие монголам в боевой подготовке [122]. Единый план обороны в условиях первой трети XIII в. был невозможен, а военные силы русских княжеств заранее обрекались на распыление: не зная, куда направят свой удар татары, приходилось заботиться о прикрытии всех земель. Кстати, для Юрия Всеволодовича это был далеко не праздный вопрос: ведь в 1236 г. «безбожнии Татари взяша славныи Великыи город Болгарьскыи… и всю землю ихъ плѣниша» [123], нависнув к 1237 г. над восточными границами великого княжества Владимирского. Новгородское летописание, традиционно недружественное по отношению к правителям Владимиро-Суздальской Руси, с укоризной замечает: «Юрьи же самъ не поиде [против татаР. — Б.П .], ни послуша князии рязаньскыхъ молбы, но самъ хотѣ особь брань створити…» [124]. Какие соображения руководили Юрием Всеволодовичем, новгородские книжники не знали и не могли знать, так что приведенная здесь цитата — всего лишь их собственное понимание мотивов поведения великого князя владимирского, причем это понимание могло быть как правильным, так и ошибочным. Во всяком случае, у нынешних недругов давно покойного князя нет никаких оснований приписывать слова Новгородской версии «Повести о нашествии Батыя» самому Юрию Всеволодовичу. Безусловно, существовали и объективные причины невозможности отправки к Рязани или в стан рязанских князей «на Воронажь» всех ратей Владимиро-Суздальской земли: необходимость защиты восточных и центральных районов великого княжества, длительные сроки сбора ратников, трудности похода в осенне-зимнее время через леса и т. п. Видимо, составителям владимирского летописания эти причины казались настолько очевидными, что не требовали обсуждения. Впрочем, летописные источники ничего не сообщают о наличии у Юрия Всеволодовича какого-либо плана борьбы с монголо-татарами.