Зигфрид Фишер-Фабиан - Александр Великий. Мечта о братстве народов

Другие авторы говорят о том, что он, единственный из властителей, которому было не чуждо милосердие, с тех пор не помышлял о сострадании, а проявлял жестокость там, где бы раньше простил; все больше и больше он становился другим.

Но о деформации характера Александра говорить, пожалуй, еще преждевременно. Конечно, он стал меньше доверять окружающим, даже своим давним друзьям. Теперь он гораздо охотнее прислушивался к alexandrokolakes , как презрительно называли его подхалимов, чем к тем, кто открыто говорил правду. Но то, что он разительно отличался от юноши, когда-то переходившего Геллеспонт, было в порядке вещей. Многое изолировало его от окружающих: тяжелый груз управления империей, который он взвалил на свои плечи, непосильные задачи, которые он поставил перед собой, нудная повседневная рутина, от которой никуда не денешься, а главное — сознание того, что на чужбине он может положиться только на себя. Шекспир назвал это «одиночеством царей». Александр же был одинок вдвойне, потому что самые близкие люди не могли понять, чего он хочет и почему поступает именно таким образом. При этом уравнивание персов с македонянами и греками, набор в войско иранских солдат, произведение воинов из числа местных жителей в военачальники высокого ранга, заимствование самим Александром нравов и обычаев новой страны являлись лишь его первыми шагами на пути к достижению своей цели. Эта цель была подобна мечте — мечте, которой предстояло изменить мир. Александр был мечтателем.

Длина царского шатра по периметру составляла около 700 метров; он опирался на 50 колон из кедрового дерева. Свет факелов отражался и играл в дорогих камнях, оправленных в дерево, в золотых нитях, кое-где сверкавших в льняной ткани шатра, в драгоценном серебряном шитье, украшавшем его стены. Посреди этого гигантского «зала» вокруг круглого стола стояло девяносто скамей с пурпурными покрывалами. В галереях вокруг царского шатра устроили девяносто спальных покоев, отделенных друг от друга коврами. Пол был усеян лепестками роз; из светильников веяло ароматом пряных трав; в фонтанах вместо воды било красное и белое вино, а воздух был наполнен звуками флейты.

В этой атмосфере пышности, великолепия и расточительства праздновалось беспримерное событие: свадебный пир десяти тысяч македонских воинов в Сузах.

Раздался сигнал трубы, и на ковер, усыпанный лепестками роз, ступила девяносто одна невеста; лица дочерей знатнейших семей Персиды, Бактрии, Мидии, Парфии, Сузианы были закрыты покрывалами. Девушек подвели к македонским женихам. Амастра, племянница Дария, подошла к Кратеру, Атропата — к Пердикке, Артакама из рода Артабаза — к Птолемею, ее сестра Артония — к Евмену, сестра тайной жены царя, Барсины — к Неарху, Апама, дочь бунтаря Спитамена — к Селевку. Сам Александр сватался сразу к двоим: Статире, старшей дочери Дария, и Парисатии из дома бывшего правителя Артаксеркса III. Породниться сразу с двумя персидскими царскими династиями ему казалось более надежным. Гефестион, назначенный его заместителем, получил руку Дрипетии, второй дочери Дарий, и стал, таким образом, свояком друга.

То, что девяносто одну невесту подвели к девяноста женихам, ничего при этом не перепутав, было заслугой распорядителя придворных церемоний Хареса: его «режиссура» была действительно безупречна. Гораздо проще было женить македонских солдат — их собралось здесь более десяти тысяч из пятидесяти тысяч оставшихся в живых. В большинстве своем они уже давно жили со своими азиатскими подругами, оставалось лишь узаконить существующие отношения, как того требовал царский приказ, согласно которому каждая, теперь уже законная, жена получала богатое приданое, а успевшее стать многочисленным потомство — щедрые подарки.

«То, что прежде разделяло народы, смешалось теперь в одном кубке любви, и все пили из этого кубка, — писал Плутарх в Moralia , — и забыли прежнюю вражду и собственное бессилие».

Пышное празднество, длившееся пять дней, могло истощить даже богатую царскую казну, если бы не свадебные подарки, шедшие потоком со всех концов империи. Одна лишь стоимость золотых венков, подаренных добровольно и добровольно-принудительно, составила, по подсчетам нового главного казначея, около 15.000 талантов (то есть в пересчете примерно 375.000.000 немецких марок). Гарпал, опрометчиво поспешивший сбежать, с радостью принял бы участие в этом действе. Гораздо меньше ему понравилась бы сатира под названием Agen , привлекшая всеобщее внимание во время выступления артистов. «Сын фаллоса» (кличка бывшего главного казначея) подвергался в ней многочисленным насмешкам.