Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Автор «Лета Господня» в третий раз перечитывает не только «Подростка» (кстати, он вообще пристален к русской классике: признаётся Ильину, что «Войну и мир» перечитывает в седьмой раз). Последняя работа Шмелёва – предисловие к «Идиоту», написанное в 1949 г. для одного цюрихского издательства [569]. Эта статья замечательна по глубине и точности, однако в ней нет почти ничего из говорившегося Ильину. Суждения в письмах – резче, импульсивнее, парадоксальнее, чем в печатном тексте. И, конечно, более спорны.

Эти дни перечитывал (кажется, в 3 раз, после большого срока) «Идиот». Вбирал . Какое сумбурное построение романа! Сколько лишней (да, да!) нагрузки. Роман – гениальный и – неудачный . О технике – оставлю. Самое удачное – что за шедевр! – генеральша Епанчина! Я её взял всю – она влилась. Вот – истинная закваска русской женщины! Пусть – сумбурно, но в сём-то и – диво! (1947, III, 163–164).

Собственно, Шмелёв повторяет здесь некоторые претензии Достоевского, обращаемые им к самому себе как писателю: многословие, громоздкость композиции (вызываемая, как он полагал, срочностью работы) и т. д. При этом автор «Солнца мёртвых» столь внимателен к деталям романа, что спрашивает Ильина, что такое «ждановская жидкость» (употреблённая Рогожиным после убийства Настасьи Филипповны), каков ее состав, ибо во времена Достоевского не было формалина.

Принимая целиком генеральшу Епанчину, Шмелёв высказывает в высшей степени любопытное суждение о другой героине – Аглае, связывая её судьбу с одной, на его взгляд, капитальной особенностью семейства Епанчиных. «Но вот что – странно: нигде в романе – ни обмолвки о религиозности… этой семьи! Это, как, провал . Почему? Сознательно? Но отсюда-то и провал романа, – сгорела, ни за что… Аглая-перл! Какой конец её!.. насмешка… – так кончить! Да ведь ясней ясного – вести “идиота”! И – вывести . Все данные и художественно данные предпосылки. Аглая… Диво дивное! Что – могла !.. Какая намечавшаяся (Достоевским) сила !.. Или он сознательно представил её – пустой религиозно?.. Отсюда – такой гадкий крах. Так не пощадить её, так “осмеять”! Осмеял же!.. Ясно, что взял её с одной из Ковалевских, не Софьи? – он же был влюблён! Что он вытворял, и как над ним насмеялись! Может быть, и поделом. Но где же художественное чутье Достоевского?!.. Что бы было, если бы он дал Аглае крупицу… веры (как у Лизы Калитиной, но та – овца, а Аглая – пыл, порох… огонь!..) Как смят роман!.. Тут – личное , боль и – отместка?!.. Зато, при всей гениальности провал романа».

Для Шмелёва отсутствие религиозного сознания – глубокий душевный изъян. Писатель намечает сюжетную линию «продолжения» романа: это – исполнение Аглаей своей миссии («вести “идиота”»). Путь Аглаи-жертвы и Аглаи-подвижницы. Конечно, такая миссия возможна только в христианском контексте. (Ср. тайные опасения генеральши Епанчиной относительно возможного брака ее дочери с князем Мышкиным, препятствием к чему, как она догадывалась, могла явиться сексуальная несостоятельность князя.) [570]

В том же письме наличествует попытка «литературоведчески» связать образ Аглаи с чеховской героиней и с другим женским образом – уже из своего собственного романа. «Милый, Вы не чувствуете, что Чехов оттолкнулся от Аглаи (хоть чуть!) для “Мисюсь”?.. Он – сам воздыхал о… “Мисюсь-Аглае”… И вот, ныне чую: я, слепо, взял то же: Я должен раскрыть Дарью… Женщину-дитя… дать!» [571]Автор «Человека из ресторана» постоянно соотносит художественный опыт Достоевского как с собственным творчеством, так и с общими законами искусства.

Особенно занимает Шмелёва вопрос о связи образа Аглаи с её прототипом, с интимными фактами биографии Достоевского: «О Софье Ковалевской… Так у ней была ещё сестра, – кажется – зародыш “Аглаи”… Та “Аглая” – в которую был Достоевский влюблён (она ему рукопись рассказа принесла, и он – врезался!), мучила Достоевского, издевалась над ним… а он… что он вытворял! Это после смерти 1-й жены. Вот откуда зародился “идиот”, по моему домёку!.. Это – себя он, раздавленного… и – до-да-вил -таки. И – ухлопал свою “аглаю”… – она в революцию кинулась, с каким-то французом! (Аглая с политическим эмигрантом и плутом, тут и патер-иезуит припутан.)» Конечно, Шмелёв опирается на воспоминания С. В. Ковалевской, где описывается роман Достоевского с ее сестрой Анной Васильевной Корвин-Круковской, позднее вышедшей замуж за француза Жаклара, будущего участника Парижской коммуны. (Очевидно, на облик Корвин-Круковской наложились и некоторые черты А. П. Сусловой, сведения о которой могли быть почёрпнуты Шмелёвым как из российских, так и из эмигрантских изданий.)