Пол Картледж - Спартанцы - Герои, изменившие ход истории. Фермопилы - Битва, изменившая ход истории

Еще менее очевидным и значительно менее удачным образом спартанцы завещали нам третье слово: «илот». В наши дни оно употребляется для обозначения члена особо бедных и эксплуатируемых этнических или экономических слоев общества. Таким образом, оно точно отражает темную изнанку более позитивных достижений спартанцев. Возможно, греческое слово « heilôtês » первоначально означало «пленный», и, несомненно, спартанцы обращались со своими порабощенными илотами как с врагами, точнее, как с военнопленными, смертный приговор которым был просто временно отложен с тем, чтобы под постоянной угрозой уничтожения заставить их трудиться с целью обеспечения экономической основы спартанского образа жизни. Разумеется, другие греческие города, и не в последнюю очередь Афины, также радикально зависели от подневольного труда ради создания и поддержания своего характерного политизированного культурного образа общественной жизни. Однако рабы, которыми афиняне владели коллективно или индивидуально, были обычны для греческого мира в целом, потому что являлись в основном «варварами», иностранцами негреческого происхождения, разнородной многоязыкой толпой, и фактически ими владели на индивидуальной, а не коллективной основе. Напротив, спартанские илоты были всецело греческим народом или, возможно (если делать различие между илотами Лаконии и Мессении), двумя отдельными народами, объединенными общим рабским ярмом.

Эти три слова — спартанец, лаконичный и илот — маленькое лингвистическое проявление того факта, что английская, или британская культура, а на самом деле вся Западная культура в целом, несут на себе глубокие следы того, что французский ученый Франсуа Олье точно охарактеризовал как « lе mirage spartiate » («спартанский мираж» — фр .). Когда в 30-х гг. XX в. он придумал это выражение, Спарта — точнее, представления о том, как якобы Спарта функционировала как общество — обладала, как уже сказано, особым очарованием для тоталитарных и авторитарных правителей, особенно для Адольфа Гитлера и псевдонаучных членов его нацистского окружения, таких как Альфред Розенберг. Этих нацистов и прочих фашистов в самом извращенном смысле больше всего привлекали такие спартанские добродетели, как дисциплина, порядок, солдатская иерархия и подчинение индивидуальных устремлений подавляющему интересу государства. Еще существуют неофашистские организации (одна, что вызывает беспокойство, во Франции), гордящиеся, что следуют этим «блистательным» путем.

Именно это современное тоталитарное или авторитарное восприятие Древней Спарты скомпрометировало, возможно, навсегда репутацию Спарты как политического идеала или образца в современных либерально-демократических обществах Запада. Однако идеализированный образ Спарты не всегда служил этим зловещим гнусным целям. Например, в XIX веке Жан-Жак Руссо был большим поклонником «мудрости спартанских законов» и, пожалуй, еще большим поклонником ее легендарного законодателя Ликурга. В идеале Спарты Ликурга Руссо усматривал общество, которое было предано осуществлению общей воли коллективным, свободным от эгоизма, законопослушным и, прежде всего, полностью добродетельным образом. Руссо способствовал тому, чтобы обеспечить главенствующую роль Древней Греции (а также Древнего Рима) в формировании современного мира, и Спарты в не меньшей степени, чем Афин.

Руссо ни в коем случае не был первым интеллектуалом, кто создал образ, или представление о Спарте как о необходимом компоненте и движущей силе целостной программы социально-политических реформ. Среди самых первых, о ком имеются письменные свидетельства, был Платон, и при его посредстве Спарта может претендовать на то, что стала источником утопической мысли и литературы (утопизма). В двадцатом веке утопия также приобрела дурную славу, но в принципе, как надежда на то, что жизнь можно сделать лучше и что она будет усовершенствована, она не так уж плоха. Во всяком, случае Спарта остается излюбленным объектом исследования не только благодаря тому, что с ней сделали интеллектуалы и прочие, начиная с классического периода Древней Греции и до наших дней, но также и благодаря реальным достижениям спартанцев, наиболее убедительным и эффективным на поле боя во время Греко-персидских войн 480–479 гг. до Р.Х.

Хотя битва при Фермопилах и закончилась поражением, она скоро переросла в победу боевого духа. Как таковая, она была важной и неотъемлемой частью окончательной тотальной победы греков над персами. Более того, эта победа была бы невозможна без необходимого вклада спартанцев. Замечательная организация их общества в хорошо отлаженную военную машину и развитие зачатков многонационального греческого союза задолго перед вторжением персов в континентальную Грецию обеспечили необходимое ядро военного руководства, вокруг которого могло сформироваться греческое сопротивление. Героическая самоубийственная оборона Фермопил показала, что персам можно и нужно противостоять, и придала маленькой, неустойчивой и несплоченной армии греческих патриотов мужество представить себе, что они могут однажды нанести поражение захватчикам. Харизматическое лидерство спартанских командиров статуса и калибра Леонида и регента Павсания радикальным образом сплотили и вдохновили сухопутные войска греков.