Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Наполеон – человек без роду и племени, явившийся ниоткуда и покоривший «жалкий, легкомысленный, раболепный народ» [Раевский, 1956, с. 114]. Предельно ясно эту мысль выразил В.И. Штейнгейль: «Народ…, который в наше время дошел до высочайшей степени безумия, дерзости и разврата: попрал религию, разрушил трон законных, добродетельных царей, возмечтал о вольности – и, поправ ту, на развалинах ее воздвигнул трон чужеземному тирану, наложившему на все умы, сердца и руки своих новых верноподданных узы тяжкого рабства». Этому противопоставляется «наше Отечество… Петром превознесенное, Екатериною препрославленное, и в настоящее под управлением мудрого, благодетельного, обожаемого всеми монарха цветущее: в нем православие пребывает незыблемо, науки процветают, художества возвышаются, торговля народ обогащает, и поля возделываются спокойными ратаями» [Штейнгейль, 1992, с. 65].

Просвещение связывается Штейнгейлем с забвением религии, развратом и мечтами о вольности [Ламанский, 1812, с. 219] [87]. На противоположном полюсе находится православие, обеспечивающее процветание и спокойствие отечества. Если французы характеризуются как испорченный народ, то Наполеон вообще лишен признаков народности. Называя его врагом отечества, Штейнгейль табуирует его имя («я не хотел именовать его»), тем отчетливо намекая на инфернальное происхождение Наполеона. Как исчадье ада император французов наделен огромной разрушительной силой. Наполеон, сжигающий Москву, соотносится с Навуходоносором, разрушающим Иерусалим. Соответственно Франция должна соотноситься с Вавилоном. Кроме того, Наполеон – Аттила и даже Батый. В его характеристике отчетливо присутствуют черты восточного деспота. Он варвар, но при этом противопоставляется не цивилизованному, а сакральному миру, и в этом смысле он хуже наиболее одиозных варваров. «Сонмища дикарей, – говорилось на страницах “Сына Отечества”, – поступали бы гораздо лучше, нежели сии образованные, просвещенные Французы. – Некогда вторглись Татары в Отечество наше, но и сей грубый народ, языческий народ уважал храмы нашего Бога, и рука смелого воина не дерзала осквернять священных олтарей; а ныне видели мы, что Христиане разрушали, грабили и посрамляли Христианские церкви!» [Беседа, 1812, с. 229] [88]. Молодой офицер А.В. Чичерин, близкий к будущим декабристам, но не доживший до окончания войны, писал в дневнике: «Я дрожал при мысли о священных алтарях Кремля, оскверняемых руками варваров» [Чичерин, 1966, с. 17].

Слова Руссо «Русские никогда не станут истинно цивилизованными» [Руссо, 1969, с. 183] могли звучать не только как оскорбление, но и как призыв к созданию иной системы ценностей, имеющих отношение не к внешнему, а к внутреннему миру. Ф. Глинка в «Письмах русского офицера» привел эпизод, как его брат C.Н. Глинка «жег и рвал… все французские книги из прекрасной своей библиотеки, в богатых переплетах, истребляя у себя все предметы роскоши и моды» [Глинка Ф., 1987, с. 22] Варвары, разрушая цивилизованный мир, становились хозяевами положения на его развалинах. В России все иначе: даже «потеря Москвы не есть еще потеря Отечества» (Ф. Глинка), потому что, как писал Штейнгейль, «Россия не состоит в Москве, но в мужестве и верности сынов ее» [Штейнгейль, 1992, с. 72].

Православие, с одной стороны, противопоставлялось варварству Наполеона, а с другой – просвещенности французов. Таким образом, варварство и цивилизация в сознании будущих декабристов парадоксально сближались в 1812 г. И то и другое характеризуется разрушительными признаками. Варварство разрушает города и жилища, а цивилизация губит души. Наполеон соотносился с варварством, но при этом он опирался на тот вред, который нанесла французам их цивилизация. По словам Н.И. Тургенева, Наполеон – «герой, горький плод революционной свободы». «Конечно, – продолжает он, – Франция неотменно должна была чувствовать тяжесть железного его скипетра. Изнуренная революциею во время Республиканского правления, Франция не приобрела покоя и отдохновения при Монархическом или, в сущности, Деспотическом правлении: конскрипция завершила опустошение городов и селений, восприявшее свое начало во время ужасов революционных; обрабатывание полей предоставлено старикам и женщинам; все взрослые люди соделались жертвами страсти одного тирана: поля Германии и Гиспании обагрились их кровию, но нет поту их на полях отечественных!» [Тургенев, 1913, с. 202–203]. Итак, Наполеон представляется Н.И. Тургеневу прямым следствием Французской революции. «Ужасы революции» – это, конечно, якобинский террор [89], нашедший свое продолжение в политике Наполеона. Поэтому борьба против Наполеона для Н.И. Тургенева в 1812 г. – это еще и борьба против революционной тирании, которая представляется ему народным делом.