Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

В отличие от персов скифы свободолюбивы, и это качество в итоге помогает им одержать победу над превосходящим их в военном отношении персидским царем: «Многочислие и опытность войск были на его стороне; но народ свободный, приверженный к Отечеству, Царю и вере праотцов своих, обратил его в постыдное бегство; он совершенно бы истребил хищника, и возвратил бы свободу вселенной, если б трусость и своекорыстие не вспомоществовали тиранству» [Там же, с. 145]. В последней фразе имеются в виду европейские народы, порабощенные Наполеоном и пришедшие вместе с ним покорять Россию. Скифская модель исключала идею заграничных походов. Скифы не только свободолюбивы, но и миролюбивы. Они живут только на своей земле, они гостеприимны и не дают повода к войне, однако в любой момент готовы защищать свою землю. А.П. Куницын перевел из «Истории Александра Македонского» Квинта Курция речь скифского посла Александру, в которой говорится: «Дабы ты имел понятие о Скифском народе, то извещаем тебя, что каждый из нас имеет пару волов, плуг, оружие и чашу. Сии вещи доставляют нам средства для угощения друзей и для отражения неприятелей: с друзьями разделяем мы плоды, приобретенные трудами наших волов, из чаши вкушаем с ними вино в честь Богов наших, неприятелей издали поражаем стрелами, а вблизи копьями».

Если в статье К.Я. Струве скифы (русские) противопоставлялись персам (французам) как свободолюбивый народ народу порабощенному, то в переводе Куницына противопоставление скифов грекам актуализирует антитезу «верность первобытного народа – вероломство народа цивилизованного»: «Скифы утверждают мир не клятвою, а сохранением договоров. Греки имеют обыкновение давать клятвенные обещания; наша религия состоит в честности. Кто не почитает людей, тот обманывает Богов» [Куницын, 1812, с. 190–191].

Но греки могли выступать и чаще всего выступали не как завоеватели, а как патриоты, защищающие свои республики от внешних врагов. В таком случае с ними ассоциировались русские, и тогда народная война облеклась в спартанские одежды: «Возник у нас Лакедемон», – писала А.А. Волкова в одном из своих патриотических стихотворений [Волкова, 1812, с. 133]. Наполеон соответственно именовался «новым Ксерксом», который «своими дерзкими кровожадными толпами рабов наводнил наши области, дабы потопить оные в собственной крови их, дабы сыскать им погибель в нашем мужестве, в нашей к нему ненависти, дабы подвергнуть их громоносным рукам Руских Леонидов, которые никогда не падут, ибо защищают дело Бога и человечества?» [Отрывок из письма… 1813, с. 270].

Не только греки, но и персы, если они подвергались внешней агрессии, могли ассоциироваться с русскими. Именно таким образом «прочитывался» поход Юлиана Отступника против персов в статье «Бонапарте и император Иулиан», помещенной в «Сыне Отечества» с очевидно фиктивной пометой «сочинение одного знаменитого Английского Литератора». Наполеон, как и Юлиан, по мысли автора, является вероотступником: «Разница между сим отступником и Бонапартом, принявшим в Египте Магометанский закон, состоит в том, что Иулианово отступничество могло быть основано на заблуждении, а перемена веры Али-Бонапарта была подлая комедия, которую он равнодушно играл, потому что он равно презирает вообще религии». При этом «нечестие того и другого происходило из одного источника. Оба тщеславились мнимым именем философов прежде нежели получили название отступников; оба притворно изъявляли желание восстановить народ Еврейский» [Бонапарте и император… 1813, с. 221–222].

Как и Наполеон, Юлиан принял титул императора, находясь в Париже (Лютеции). К этому времени он покорил галлов и германцев и повел их с собой в поход против персов. Персы, как и русские, отступая, заманивали римскую армию вглубь своей территории. «Персидские Полководцы беспрестанно разъезжали с силами своими вокруг оно, перехватывали отставших и нападали на многие отряды; но варвары [78] сии, по словам Иулиана, всегда были отражаемы » [Там же, с. 225].

Далее начинается народная война, сопровождающаяся патриотическим самопожертвованием: «Преданные к Отечеству жители той страны, желая обратить на самого истребителя все бедствия войны сей, собственными руками довершали разорение полей своих » [Там же, с. 226] [79]. Любопытно также отметить, что форма правления Персии, традиционно оцениваемая как деспотическая, в данном случае, проецируясь на твердость Александра I, упорно не желающего заключать мир с Наполеоном, воспринимается как «сильное самодержавное правительство, которое, для спасения земли своей, решается всем жертвовать» [Там же, с. 226–227]. В итоге в жертву приносится сама персидская столица: «жесточайшая судьба города Маогомолка [80]весьма сходствовала с участью Москвы» [Там же, с. 227]. Занятие персидской столицы для Юлиана становится началом конца. Беспорядочное отступление римлян из Персии описывается алогично отступлению французов из России, где совпадает почти все, вплоть до того, что «погода также была им неблагоприятна» [Там же, с. 230].