Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Такая постановка вопроса коренным образом меняла представления о характере войны. Она теперь воспринималась не как война политическая, т. е. ведущаяся между армиями враждебных государств (а именно так Наполеон по началу представлял характер войны 1812 г.), и не как война народная или отечественная (как она представлялась русской пропагандой 1812 г.), а как внутриевропейская реакция на революцию. Такая война, не предполагая никаких территориальных приобретений, велась во имя прочного мира и порядка на континенте.

Идеологическое обоснование заграничных походов – Россия идет не завоевывать, а освобождать европейские страны от наполеоновского режима – напрашивалось само собой. Вопрос заключался лишь в том, надо ли это делать? Для Александра I, стремящегося к европейской победе и желающего изгнать Наполеона с французского престола, вопроса здесь не было. Но М.И. Кутузов, разделявший с царем честь победы над французами в 1812 г., и государственный секретарь А.С. Шишков, прославившийся своими манифестами как главной идеолог этой войны, были против заграничных походов. Ставя нравственную победу над французами едва ли не выше военной, Шишков считал перенесение военных действий в Европу ненужной авантюрой. «Ежели, паче чаяния, мы, зашедши далеко, принуждены будем, прогнанные и с потерями, возвратиться назад, то, подняв опять Наполеона, не лишимся ли мы тех преимуществ, какие теперь над ним имеем?» – спрашивал он Кутузова. Последний, сам не рвавшийся в Европу, был с ним согласен, но, как пишет Шишков, «был робок и слаб пред царем» [Шишков, 2010, с. 492]. Но и сам Шишков, оставаясь на должности госсекретаря, вынужден был идеологически обосновывать заграничные походы. В написанном им приказе по войскам 25 декабря 1812 г. говорилось: «Уже нет ни единого неприятеля на лице земли нашей. Вы по трупам и костям их пришли к пределам Империи. Остается еще вам прейти за оные, не для завоевания, или внесения войны в земли соседей наших, но для достижения желанной и прочной тишины. Вы идете доставить себе спокойствие, а им – свободу и независимость» [Там же, с. 495]. Под этими лозунгами Европа должна объединиться с Россией. По случаю подписания Калишского мирного договора с Пруссией 28 февраля 1813 г. Шишков в очередном манифесте писал: «Отныне взаимная дружба и общая польза да сопрягает нас тесно с благородными Пруссаками!..Мы стоим за веру против безверия, за свободу – против властолюбия, за человечество – против зверства. Бог видит нашу правду!» [Там же, с. 504].

Однако фразы о свободе и независимости не проясняли вопроса о том, каким должен быть послевоенный порядок в Европе. Шишков составлял свои манифесты, исходя из того, «что всеобщая война сия была не о землях или границах: главное дело состояло в том, чтоб привесть все царства в прежнее их состояние» [Там же, с. 578]. В заграничных походах он видел хоть и нежелательное, но тем не менее прямое продолжение Отечественной войны 1812 г. с ее антифранцузским пафосом и народностью. Поэтому он был удивлен и огорчен, когда Кутузов сначала в разговоре с ним, а потом и в присутствии царя, уверял, «что если мы бросим французский язык, перестанем отдавать детей наших на воспитание им и прогоним от себя театральные французские зрелища, то впадем в прежнюю неуклюжесть и невежество» [Шишков, 2010, с. 499]. Особенно возмутило Шишкова, что «государь не противоречил ему и, казалось, во многом с ним соглашался» [Там же, с. 500]. С одной стороны, это действительно огорчало Шишкова, но, с другой – сохраняло в его глазах актуальность жесткого противопоставления идей патриотизма и европеизма. «Я надеюсь, что со временем чад этот пройдет, и что мужички наши Минины и ему подобные, с простым, но здравым своим умом и честностью, будут в глазах наших почтеннее, чем все пустоголовые говоруны и театральные маркизы» [Там же, с. 501]. Примером того, как надо поступать с русскими галломанами, для Шишкова стало распоряжение атамана М.И. Платова посадить под арест двух казаков «за то, что один из них привез туда лорнет, а другой оделся также в привезенное им с собою французское платье…чтоб не вводили новизн в их станицы и тем не портили их нравов и обычаев» [Там же, с. 505]. Характерно то, что позиция Шишкова даже в условиях наступательной войны остается охранительной. Для него, как всегда, главное – защита чистоты отечественных нравов и разоблачение безнравственности французов.

Что касается общеевропейской ситуации, то Шишков исходит из реально существующего расхождения между союзными державами: «Политические дела, не меньше, как военные, приводили меня в недоумение» [Там же, с. 551]. В официальных документах Шишков отмечает единство европейских стран в борьбе с Наполеоном: «Победоносная Россия, вместе с ободренною примером ее Пруссиею, шествовала освободить Европу. Австрия восстала. Гишпания и Англия от долговременного на них одних устремления великих сил неприятельских отдохнули. Швеция, столь же, как и прочие державы угнетенная, присоединяет под предводительством наследного принца своего силы свои к нашим силам. Одна Саксония и Рейнский союз воздыхали еще под насильственною властью». В неофициальных записках он показывает двуличность австрийской политики, непоследовательность ее борьбы с Наполеоном и готовность австрийского правительства «в случае поворота французской власти наперед испрашивать у него прощения и помилования» [Там же, с. 550]. Другие страны также помышляли больше о своих корыстных интересах, чем об общем деле: «И так вся надежда была на Русских и Пруссаков, которые одни только усердно и дружно во всех битвах кровь свою проливали» [Там же, с. 551].