Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II - лето 1907 – март 1917 года

Расследуя совершенно другое дело, относившееся к 1911 г., астраханские жандармы как само собой разумеющееся записали показание, как двое анархистов-коммунистов, замысливших убить начальника Астраханской тюрьмы, за некоторое время до этого познакомились в Баку у стен Баиловской тюрьмы. Их общий знакомый, заключенный этой тюрьмы, из окна подавал им руками знаки, показывая, что они «должны быть товарищами» («соединил свои руки, показывая рукопожатие») [119].

При таком тюремном режиме ничуть не удивительны рассказы о том, что Джугашвили продолжал писать статьи для большевистских газет и даже редактировал их номера (см. док. 7–9). Статьи, написанные в Баиловской тюрьме, вошли в собрание его сочинений. Правдоподобно сообщение И. В. Бокова, что именно он приходил к Кобе в тюрьму для связи с редакцией. Он рассказал это на торжественном собрании азербайджанских старых большевиков в честь сталинского 50-летнего юбилея и вряд ли в этой аудитории стал бы сочинять, преувеличивая не сталинские, а свои личные заслуги (см. док. 6).

Наглядным примером включенности «арестованных товарищей» в партийную жизнь служат несколько писем, адресованных жившему в Женеве М. Г. Цхакая. В. И. Ленин и Н. К. Крупская повидали его, оказавшись в Женеве в начале 1908 г. Как вспоминала Крупская, «Миха Цхакая ютился в небольшой комнатенке, перебивался в большой нужде, хворал и с трудом поднялся с постели, когда мы пришли» [120]. Первое из упомянутых писем написано С. Г. Шаумяном 24 мая 1908 г., именно в нем, отзываясь на реферат Луначарского, Шаумян рассуждал о партии и профсоюзах (см. гл. 15). Шаумян писал, что «товарищи все рады, что ты здоров и чувствуешь себя хорошо», просил сообщить, сколько Цхакая хочет пробыть за границей (из следующего письма Шаумяна становится понятно, что бакинская организация предлагала Цхакая приехать и обещала денег на дорогу, ведь из-за арестов возникла сильная потребность в партийных работниках), извинялся, что не может выслать ему денег. «Мы переживаем ужасное время в финансовом отношении: профессионалы голодают в буквальном смысле слова. Как только будет возможность и ты будешь согласен, переведем тебе деньги на дорогу. Относительно твоей просьбы – сейчас что-либо прислать, должен, к сожалению, сказать, что, в ближайшие дни по крайней мере, нет никакой возможности что-либо сделать. С того времени, как мы уехали [из Лондона с V съезда РСДРП – Сост.], это целый год, я только два месяца имел работу; задолжался страшно и нахожусь сейчас в самых стесненных условиях, после этого будет лучше и, во всяком случае, можно будет что-либо сделать». Затем он обещал выслать бакинские газеты, передавал женевским товарищам приветы свои и от «всех наших». «Ко. сидит. Н-ко тоже, Ал. просидел неделю и выпустили, сидят также многие из товарищей» [121]. Завуалированные сокращениями имена означали: Ко. – Кобу, Н-ко – «Нико» Сакварелизде или Енукидзе, Ал. – Алешу Джапаридзе, арестованного 18 мая и через несколько дней выпущенного.

Возможно, Шаумян несколько сгустил краски, чтобы оправдаться перед Цхакая в нежелании прислать ему денег. Дела у партии действительно обстояли не блестяще, хотя большевики оказались в лучшем положении, нежели меньшевики. Сложно судить, действительно ли финансовые дела Бакинского комитета и самого Шаумяна были столь печальны. Как раз в мае 1908 г. Шаумян поступил на работу заведующим народным домом, о предшествовавших его местах работы в Баку сведений нет, так что, вероятно, он не кривил душой, когда писал, что почти год пробыл без заработка.

Следующие письма из Баку к Цхакая отправились в июле 1908 года. Письмо Шаумяна датировано 27 июля (см. док. 13), пересланное из тюрьмы письмо Кобы, служившее развернутым ответом на письма Цхакая, точной даты не имеет, но относится к тому же месяцу (см. док. 14). Прежде всего заметно полное единство мнений между Шаумяном и Кобой. Шаумян в своем письме лишь вкратце повторил основные мысли Джугашвили, солидаризуясь с ними и практически ничего не прибавив от себя. Оба отзывались на пришедшие из Женевы в письмах Цхакая заграничные партийные новости. Партия переживала новую фазу внутренних раздоров, происходили дискуссии между представителями большевистского мейнстрима и так называемыми ликвидаторами и отзовистами. Первые (преимущественно меньшевики) видели будущее социал-демократии в работе через легальные рабочие организации, прежде всего профессиональные союзы, и считали необходимым отказаться вовсе от подполья; вторые, наоборот, требовали бойкота Думы и свертывания легальных форм борьбы. Если за этими спорами стояли понятные сомнения, поиски новой тактики, мысли о реформировании партии, то объяснить резоны возникшей наряду с этим яростной философской дискуссии по поводу «эмпириомонизма» А. А. Богданова и «эмпириокритицизма» А. В. Луначарского было значительно сложнее. Угроза партийного раскола даже не из тактических разногласий, а из-за абстрактных философских расхождений выглядит совершенно абсурдной, казалась она таковой и Кобе, как видно из его письма к Цхакая. Как представляется, подоплеку дискуссии удалось прояснить Б. И. Николаевскому, не в качестве партийного деятеля, а уже в качестве историка.