Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть II - лето 1907 – март 1917 года

На фоне прочих выделяется рассказ Л.Арустамова о том, что до появления в тюрьме Кобы камеры были заперты, и только после организованной им голодовки удалось добиться послабления режима [115]. Воспоминания Арустамова, прозвучавшие на торжественном собрании старых большевиков Азербайджана в честь 50-летия Сталина и не подтверждаемые другими мемуаристами, следует считать обычным изображением вождя в соответствии с принятыми канонами славословия.

Политические узники делились на фракции (самыми крупными были меньшевики, большевики и эсеры) и в соответствии с этим распределялись по камерам. Камера № 3 была большевистской, там сидели Джугашвили, Серго Орджоникидзе, Сакварелидзе и др. Большевиков было достаточно много, а «связь с городом настолько живая, что политические обитатели тюрьмы имеют свой Бакинский (тюремный) комитет РСДРП на правах районного» (см. док. 2). Обитатели тюрьмы были заняты непрерывными политическими диспутами.

П.Д. Сакварелидзе вспоминал, «что в камеры «грабителей» для проведения политических бесед часто приглашали Сталина, Ис. Рамишвили и др.» (см. док. 1). На это стоит обратить внимание в связи с появлявшимися позже слухами о связях Сталина с уголовниками: будто бы он не то в тюрьмах, не то в ссылках не брезговал с ними приятельствовать (например, этот мотив есть в вышедшей в эмигрантской прессе статье С. Верещака, см. гл. 19, док. 5). Исповедуемый частью политических ссыльных моральный пуризм требовал контактов с уголовными избегать, хотя случались и противоположные случаи, когда ссыльные гордились просветительской деятельностью в этой среде. Как и во многих других случаях, политические противники Сталина готовы были в отношении него считать компрометирующим то, что других отнюдь не компрометировало. Сакварелидзе ведь упомянул не только Сталина, но и его антагониста меньшевика Исидора Рамишвили.

Охрана тюрьмы была организована столь небрежно, что несложно поверить в рассказ И. Вацека о том, как Коба организовал побег одного из приговоренных к смерти товарищей, воспользовавшись слабым контролем за приходившими на свидания в тюрьму посетителями (см. док. 10). Наряду с этим сохранились рассказы о том, что будто бы вся большевистская камера № 3 пыталась бежать, перепилив оконную решетку и заручившись помощью нескольких охранников, однако затея не удалась (см. док. 11, 12). Инициатором побега мемуаристы также называют Кобу, вероятно, преувеличивая его роль.

Впрочем, здесь в очередной раз встает проблема источниковедческого характера. А.В. Островский привел рассказ сидевшего в Бакинской тюрьме горийского соседа И. Джугашвили И. П. Надирадзе о том, что будто бы при отправлении на этап в ссылку Коба поменялся местами с молодым арестантом Жванией и ушел под его именем. Рассказ показался исследователю убедительным по той причине, что Надирадзе в 1937 г., хлопоча о пенсии, написал еще одному бывшему узнику Бакинской тюрьмы А. Я. Вышинскому, прося его подтверждения, что они вместе были в тюрьме и готовили побег Сталина. Вышинский подтвердил пребывание Надирадзе в Баиловской тюрьме, но относительно побега ответил, что «этого факта вследствие запамятования, очевидно, удостоверить не могу, хотя и помню, что тогда же в Баиловской тюрьме находился административно-ссыльный Жвания». Вряд ли Вышинский в самом деле мог позабыть о таких обстоятельствах, скорее не захотел отрицать слов Надирадзе и вредить давнему знакомому. А. В.Островский счел маловероятным, чтобы в 1937 г. «человек не только решился приписать себе несуществующие заслуги, связанные с И. В. Сталиным», но еще и стал бы обращаться по этому поводу за свидетельством к генеральному прокурору СССР Вышинскому [116]. Между тем просмотр собранных в фонде Сталина воспоминаний о нем обнаруживает достаточно примеров совершенно абсурдных повествований, авторы которых готовы были напомнить о себе не только Вышинскому, но и самому Сталину, в том числе выпрашивая пенсии за свои фантастические воображаемые заслуги.

Наиболее выдающийся пример этого рода являет собой письмо к Сталину некого Г. Н. Гомона, второстепенного участника революционного движения в Грузии, который в день 60-летия Сталина решил «напомнить» ему о том, что будто бы спас его от ареста и немедленного расстрела в 1912 г., снабдив рассказ феерическими, абсолютно сказочными подробностями. «Полагаю, – писал Гомон Сталину, – что Вы, прочтя его, вспомните те факты, которые я описываю» и просил «предоставить мне маленькую усадьбу где-либо в Грузинской ССР». По сравнению с выдумкой Гомона претензии на участие в подготовке несуществовавшего побега Сталина из тюрьмы смотрятся даже скромно. Некий Н. К. Копелович в 1951 г. уверял, что в 1908 г. служил караульным при тюрьме и помогал Сталину передавать на волю записки, только вот, как не преминули отметить сотрудники ИМЭЛ, перепутал и вместо Бакинской тюрьмы назвал тифлисский Метехский замок [117]. Частота упоминаний в воспоминаниях побегов Сталина из тюрем, особенно из бакинской, наводит на предположение, что такого рода слухи перешли в разряд своеобразного закавказского фольклора, хотя рассказчики могли быть совершенно уверены в их правдивости. Например, известный грузинский актер А.А. Васадзе, побывавший гостем на даче Сталина на озере Рица в 1946 г. с группой грузинских партийных деятелей и друзей юности Сосо Джугашвили, назвал среди последних знаменитого в начале XX века палавана (борец традиционного грузинского стиля) Сосо Церадзе. «Церадзе действительно был ему дорог, ему он был обязан своим спасением. В годы далекой революционной молодости заключенный Иосиф Джугашвили, приговоренный к смертной казни за организацию бунта, бежал из бакинской тюрьмы. И побег ему организовал именно Сосо Церадзе, уже тогда палаван с именем» [118]. Ни смертного приговора, ни бунта, ни побега не существовало, да и как мог оказаться в Баку тифлисский житель Церадзе, но представитель тбилисской интеллигенции следующего поколения принимал эту историю за правду. Таким образом, к сообщениям о побегах Сталина из тюрьмы следует относиться с большой настороженностью и скептицизмом. Но характерно, что эти истории относятся именно к Баиловской, а не какой-то иной тюрьме, что кажется неслучайным и связанным с далекими от строгого порядка условиями этой тюрьмы.