Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Итак, Толлю полагалось 5 % всего бюджета РПЭ (и это — без выплат ему из иных источников). Разумеется, Академия не могла обойти других «участников», и всего им семерым было положено 58 тыс. руб. Если добавить 2 тыс. руб., полагавшиеся старшему машинисту Огрину (он единственный, кому назначили нормальное, как бы среднее по Нансену, жалованье), получим ровно четверть бюджета экспедиции. Столько же, напомню, стоила «Заря».

По смете нельзя узнать плату каждому; видно только, что остальные 13 членов экипажа вместе должны получать столько же, сколько один «участник», и что общее жалованье превышает треть бюджета РПЭ.

Вот, для сравнения, бюджет экспедиции Нансена [36, с. 47]:

Как видим, затраты почти одинаковы [427], однако Нансен вдвое больше Толля потратил на корабль, а Толль — втрое больше Нансена на жалованье. Для себя Нансен не взял ничего — наоборот, перед отплытием оплатил последние счета на 6 тыс. крон из своих денег [36, с. 46], Толль же назначил себе (за подписью президента) львиную долю общего вознаграждения — около 1/5 (при полном составе РПЭ в 30 человек, включая тех, кто включился уже в Сибири).

Колчак был удивлен размером своего оклада, на каковой не рассчитывал [15, с. 76], а у Нансена было наоборот: многие желавшие участвовать,

«узнав о не очень надежной экономической базе экспедиции, в конце концов отказывались. Нансен не мог обещать им особого жалованья. Он сам не знал, какими деньгами будет располагать к началу плаванья» [24, с. 80].

Это явно пошло экспедиции на пользу, а какое-то жалованье всем было назначено. При этом

«Каждый член экспедиции заключил с Нансеном договор, в котором определялись служебные обязанности, оклад и налоги, а также содержалась декларация о лояльности… Нансен хотел этой декларацией застраховать себя от возможных трудностей с дисциплиной», ибо в прежних экспедициях «накопился солидный печальный опыт» [24, с. 82].

Конечно, дело не в бумагах, а в людских отношениях, но очень важно, что Нансен видел трудности («длительное совместное пребывание на борту не могло не сказаться на настроении людей… Ни один не вышел невредимым» [24, с. 79]) и принимал должные меры. Главная состояла в максимально возможном равенстве участников при полном официально оговоренном соблюдении дисциплины. Ничего этого на «Заре» сделано не было.

Разумеется, не следует представлять Толля «плохим» начальником в сравнении с «хорошим» Нансеном. РПЭ сделала под его руководством удивительно много [12], а к Нансену тоже были претензии (как по экспедиции, так и по дальнейшей его политической деятельности), и в безумном походе на остров Беннета Толль копировал как раз Нансена, который покинул «Фрам» ради похода на Полюс, тоже почти безумного. Хочу только повторить, что «идеализация всегда закрывает путь к выяснению истины» [30, с. 8] и делает историконаучное исследование бесполезным.

А вот Колчак во главе спасательной партии оказался на высоте: сам, не имея на то права, повысил оплату нанятым местным жителям, а когда ему потребовался образованный помощник (то был ссыльный Павел Оленин), просто отдал ему свое жалованье (300 р. в месяц — такое же, как на «Заре»), о чем и сообщил в Петербург. «Якутам», ушедшим с Толлем, он не мог поднять жалованье выше, чем он сделал, и не мог сам застраховать их, зато (как бы по рассеянности) удвоил срок их службы у Толля (3 года вместо полутора). Казначей Академии наук пришел в ужас, но все расходы оплатил [27, с. 186–187]. Деньги добыл, надо полагать, все тот же президент.

И все же не будем идеализировать Колчака, что в последнее время наблюдается — не только в его полярных, но и в его белогвардейских деяниях. (Например, в статье [4] идеальный образ Верховного правителя соткан из его разрозненных обещаний, вряд ли предназначенных к исполнению.) Можно согласиться с покойным исследователем Колчака Феликсом Перчёнком:

«Нет, в бурной мичманской молодости, в годы плаваний по Дальнему Востоку были у Колчака и пренебрежение дисциплиной (сколько взысканий наложено на него!) и не слишком высокие отношения с береговыми женщинами, и чрезмерное употребление крепких напитков (последним грешил он, кажется, и позже)… А уж то, что в Омске он взялся не за свое дело, — это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт» [22, с. 32–33].

В этом отношении позиция В. В. Синюкова вполне взвешенна и реалистична. Правда, как стало обычным, он уделил максимум внимания двум полюсам деятельности своего героя — полярным подвигам и героической смерти. Тут мне остается сделать лишь одно уточнение.