Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Здесь почти наверняка отражен какой-то реальный спор.

Легко представить, как вздутая пузырем ветровая рубаха не дала Колчаку утонуть и как могучий Бегичев легко вытащил худощавого командира. Но затем едва не утоп с ним вместе, ибо лед под обоими треснул. Тут Бегичев слишком краток, и нам остается гадать. Видимо, ему пришлось отступить от края, и, видимо, он отпустил вытащенного, не сообразив, что тот потерял сознание от холодового шока (ведь «показалась его ветряная рубашка», а не голова).

Соскользнув в воду без сознания, лейтенант стал тонуть по-настоящему, так как мокрая ветровка облепила тело и не смогла служить пузырем. Всё решал миг, и боцман не упустил его: вероятно, упав на хрупкий край трещины, он простёр руки в глубь воды и успел ухватить голову шедшего ко дну Колчака.

Иньков с той стороны трещины помочь действительно ничем не мог, но, полагаю, он обежал вокруг полыньи. Бегичев сумел сам рывком поднять голову Колчака над водой, не опираясь на опасную кромку, но далее был нужен третий — тянуть Бегичева за ноги на прочный лёд. (Недаром полярники предпочитали ходить по трое, и уже поэтому, кстати, был преступен приказ Толля Коломейцеву уходить на материк вдвоем с Расторгуевым, да еще в полярную ночь.)

Бесчуственного командира Бегичев «осторожно перенес» не потому, что боялся повредить, а потому, что щупал лед для каждого шага. Полагаю, что Колчака несли тоже Бегичев и Иньков вместе и вместе щупали ногами лёд.

Что же касается истории с «полярной невестой», то в ней Бегичев выступил сторонним наблюдателем и себя никак не высветил. Правдивость его слов подтверждается косвенно, но достаточно надежно: на их основе проясняется целая цепочка неясностей и противоречий той истории спасательного похода, какая излагается обычно по сведениям, исходившим от Колчака.

Барон Толль просил обращаться к нему по имени-отчеству, а не титуловать, и это все отмечают, но не принято упоминать иное — жёсткое деление экипажа на «участников экспедиции» и «команду», с которой даже в день праздника Толль за стол не сел. Разделяла их и финансовая пропасть.

Люди шли через льды и тундру, совершали подвиги, ссорились и гибли, а через петербургские кабинеты шли финансовые документы о них, подчас не менее интересные и даже захватывающие.

«Весь состав экспедиции был застрахован» — кратко записал Бегичев [3, с. 9]. Это повторяли затем все историки, но лишь сейчас, у Синюкова, читаем неожиданно, что «участников экспедиции» затраховали на тысячу рублей каждого, а членов команды лишь на сто [27, с. 263].

Разница коробит нас нынешних, но дальше — больше. Мы видим: «Жалованье (при сохранении получаемого на службе содержания) начальнику экспедиции на 2 года 12 000 р.», а членам экспедиции по 7200 р., и это вроде бы нормально. Но боцману 1200 р. — вдесятеро меньше, чем начальнику, матросам еще меньше, а о столь любимых Толлем жителях Арктики и вовсе записано неприлично: «2 якутских казака (с собаками) 600 р.». То есть по 150 р. в год.

Добавим сохранение содержания и подъемные одному только Толлю, и об отношениях «на равных» говорить не придется: якут и эвенк получали за столь же безумно тяжелую и опасную работу раз в 40 меньше, чем Толль. Казаки же получали еще вдвое меньше, а ведь один из них, Расторгуев, едва не погиб вместе с Коломейцевым, притом по вине Толля.

Из сметы же на спасательную экспедицию Колчака можно выяснить, что «якуты» (на деле один был якут, а другой тунгус, т. е. эвенк), погибшие вместе с Толлем, были наняты по 300 р. в год., Совсем удивительно, что страхования их жизни (как и казаков) произведено не было [27, с. 187].

Но это, как говорится, еще цветочки. Когда те четверо погибли, Комиссия, официально признавшая их гибель, постановила уведомить Страховое общество «Россия» о гибели Толля и Зееберга, а о двух «якутах» не постановила ничего [27, с. 201]. Видимо считалось, что «инородцы», потерявшие кормильцев, должны хлопотать сами, прямо в тундре.

Когда ознакомишься со всем этим, то ободряющий призыв, когда-то брошенный Толлем озябшему матросу: «Что, замерз Железников? А ты полечку станцуй, как я, и согреешься» [8] — зазвучит не так трогательно. Очень уж в разную цену шли их танцы.

Нет, я не ожидал близких зарплат, но всему есть предел. Приведенная разница говорит о том миропонимании, при котором о какой-либо близости речь вести невозможно, и напрасно историки и писатели его пытаются вести.