Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Люди, изможденные двумя зимовками, в 1902 г. нуждались в отдыхе, а не в отчаянном броске с видом на третью зимовку, условия которой едва ли способствовали выживанию даже свежего отряда. Достаточно сказать, что здоровье обоих ученых находилось в плачевном состоянии [9], а Толль согласился взять «лишь самую маленькую дорожную аптечку» [1, с. 160]. Главное же было в нехватках на самой «Заре» и в том, что Толль не хотел этого замечать. На «Заре» было всего 20 человек (на таком же судне у Де-Лонга — 33 человека). Не хватало ученых (не было ни одного ботаника), матросов, а с отъездом Коломейцева — и офицеров. От главных парусов отказались еще в Петербурге (их бы некому было быстро убрать при внезапном порыве ветра), поэтому ход в основном обеспечивала машина, а угля тоже не хватало. Идти на о-в Беннета было нельзя.

Формально Коломейцев был командирован на сушу именно для пополнения запасов угля, но как раз обеспечить «Зарю» углем Толль и не дал: Коломейцев хотел доставить баржу с углем на о-в Котельный, куда направлялась «Заря», а Толль предложил сперва завезти уголь к Диксону, в устье Енисея, уже «Зарею» пройденное. Объяснил он это как обеспечение предполагаемого возвращения [9, с. 117], хотя до этого было намечено возвратиться через Берингов пролив [1, с. 73]. Такое решение погубило экспедицию, поскольку на второй склад Академия наук денег не дала [258], а потому и первый склад (добросовестно устроенный Коломейцевым) пропал зря. Склад следовало сделать в устье Лены, но это означало бы, что Коломейцев сразу же вновь станет командиром и сможет воспрепятствовать рискованным приказам Толля. Оппозиция офицеров Толлю ясно видна из записи в дневнике Колчака (1900 г.): «Я считаю, что начальником должен быть просто образованный человек, ясно и определенно сознающий задачи и цели предприятия, а будет ли он специалистом по геологии, не имеющей никакого отношения к ходу самого дела, — это не имеет значения. Для начальника […] прежде всего необходимо быть моряком…» [12, с. 35].

В навигацию 1901 г. двое оставшихся офицеров (Матисен и Колчак) с ног валились от попеременных вахт. Толль не раз отмечал это, но вместо того, чтобы с очередной почтой предложить Коломейцеву вернуться на судно, ограничился лишь тем, что взялся сам стоять «собачью вахту» (от полуночи до 4 часов утра), если судно становилось на якорь. Получив предложение сократить в 1902 г. круг работ РПЭ, он понял его своеобразно: бросил «Зарю» почти без плана работ, научного персонала и ездовых собак. «Толль не хотел больше плавать на судне, а хотел просто от него избавиться», — с горечью писал Матисен [1, с. 161]. Как видим, «буфер» не получился.

Бросая «Зарю», Толль ссылался на опыт Нансена, бросившего «Фрам», и этим многое объясняется. Нансен был для Толля образцом, хотя его успех при всех достоинствах великого норвежского полярника был еще и цепью чудесных удач. На «Фраме» было всего 13 человек (4 офицера) и слабое парусное вооружение, но достичь района о-ва Котельный удалось в одну навигацию ввиду удачной ледовой обстановки и благоприятной погоды. В марте 1895 г. 33-летний Нансен вдвоем с лейтенантом Я. Юхансеном (Иогансеном) отправился к полюсу по льду на лыжах и трех нартах (все 28 собак были понемногу съедены). Не дойдя до полюса 419 км, они повернули на юг и достигли в августе Земли Франца-Иосифа, где зимовали, почерневшие от грязи, питаясь почти одной медвежатиной и обогреваясь лампой с моржовым жиром. Оба не раз были на грани гибели, но в июне 1896 г. встретили случайно английскую экспедицию, доставившую их в Норвегию. По сравнению с этим будущий поход Толля выглядел безопасным, но чудеса не повторяются. Вспомним еще, что Толлю было 44 года, здоровье сдавало, а видов на морскую экспедицию в ближайшие годы не было. Он знал, что идет к земле Санникова в последний раз и подобно многим полярникам предпочел убить себя и спутников, чем вернуться ни с чем.

Толль избегал писать о трениях с подчиненными, а его вдова Эммелина, издавая дневник [15], сочла нужным еще и «опустить, как несущественное, подробности совместной жизни участников экспедиции» [15, с. 579]. Изъяла она, видимо, немного — не в пример З. И. и П. В. Виттенбургам, сократившим текст в русском издании [9] на треть и давшим вместо перевода сомнительный пересказ. Чтобы привести Толля к стандарту прогрессивного русского ученого, русский текст умалчивает, как Толль обращался к родным («Да хранит вас Господь» [15, с. 70]), слушал царский гимн стоя и от души радовался интермедии про польского еврея [15, с. 196], сообщал, что родной язык в его семье — немецкий [15, с. 199], и т. д. Касающееся Колчака сокращено, а иногда текст прямо искажен. Так, 16 сентября 1900 г. Толль записал, что Коломейцев не любит, когда Толль стоит на мостике во время хода, поскольку у него «дурной глаз», и судно в такие моменты нередко садится на мель. Это выглядит в русском тексте [9, с. 49] шуткой, но в немецком есть продолжение: чтобы не пугать командира, Толль смог подняться на мостик лишь вечером, когда «Заря» встала на ночь у большой обтаявшей льдины [15, с. 91]. (Вместо этого в [9] появилась нелепая фраза: «Неожиданно нас остановила большая льдина».) Как видим, отношения непростые, и яснее становится запись боцмана Бегичева: «Как-то нам… не верилось, зачем… уголь на Диксон и прочее, а оказалось, что барон Толль не мог жить с командиром…» [10, с. 56].