Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Судя по тому, сколь быстро и точно лейтенант Жохов и врач Старокадомский вышли в 1913 году каждый к своей паре ящиков, они хорошо знали от Колчака, где что оставлено. Тот несомненно описал им, покидая экспедицию, каждый предмет, ибо Старокадомский принял как должное два куска огромного Мамонтова бивня, не упомянутые в отчётах, но счёл совершенной неожиданностью «небольшую корзинку из дранок, также наполненную образцами пород».

Ясно, что в корзинке Толль носил день за днём образцы к берегу, и возможно, что именно она, вновь принесённая с камнями в день (нет — в ночь) ухода, была последней каплей, переполнившей чашу терпения спутников.

Тут уместно вспомнить и мнение Колчака о своих спутниках:

«Успех моего предприятия, заключающего в самом себе с первых дней все начала для полного уничтожения и невозможности его выполнить, обусловливается энергией, смелостью, знанием дела и самым безукоризненным отношением к нему моих помощников, которые в этом отношении стоят выше всяких похвал» [Синюков, с. 184].

Имел ли таких помощников Толль на Беннете? Поначалу да, но создаётся впечатление, что зимой он остался в изоляции и распоряжался не он. То он был в стороне, что видно по записке Зееберга, то встречал прямой отпор, что видно хотя бы по ящикам.

Банка с письмом Колчака не поддавалась дольше всего. Такие банки (в них входил пуд провизии) были у Де-Лонга, у Толля и у Колчака, а после Колчака первым тут, согласно всем данным, оказался в 1956 году Успенский, который банку и нашёл. (В 1913 и 1937 годах люди высаживались ненадолго и притом в другой, восточной, части острова.) Но Де-Лонг и Толль оставляли свои гурии западнее, у мыса Эмма, да и немыслимо, чтобы Колчак воспользовался чужим гурием, не обыскав его и не написав о нём ни слова. Впрочем, оставление гурия без записки об увезённых документах Толля тоже немыслимо, и за сто лет никто не обратил на эту ложь Колчака внимания.

Повесть была уже почти готова, когда банке тоже нашлось место. Перечитывая у себя фразы про гурий на медвежьей шкуре, решаю снова глянуть — что про это место сказано у Бегичева? А у Бегичева вот что:

«Утром [в]стали, спустили вельбот на воду, сделали из камня знак и на доске вырезали надпись. Оставили один пуд керосину и пошли обратно. Ветер дул от норда попутный».

Больше ничего. Как? Оставить пуд керосину? Быть не может. Это же главный предмет экономии, ради которой искали, рубили, сушили и возили с собой громоздкие дрова. Если для будущих страстотерпцев, то оставили бы еду. Тогда что же запись значит?

Тут замечу, что Бегичев воспоминания не писал, а рассказывал, и писавший (от руки — на то есть помета) не всегда поспевал. По неверным написаниям фамилий видно, что Бегичев текста не правил (о том же см. прилож. 6 к очерку 2). А в архив попала уже машинопись.

На самом деле путники могли оставить лишь пустую банку, и тогда перед словом «керосину» должно было стоять «банку из-под». В спешке (она видна по всему тексту воспоминаний Бегичева), возможно, написано «банку под». Если так, то естественно, если машинистка прочла под как пуд и «исправила» неразборчивое «по смыслу», как, увы, делают многие, смысла не понявшие; в ту банку и мог быть уложен документ. Значит, не из-под бобов с мясом, а из-под керосина?

Да, возможно, но переписывать «бобовые» места было бы неосмотрительно. Судите сами: шли 20 дней, всего раз пять ночевали без костра (то есть жгли керосин долго), откуда же пустая (или почти пустая, так что остаток вылили в бутылку) банка от керосина? Конечно, примус зажигали (для обогрева палатки) и при наличии костра, но ненадолго. Так что вернее, что банку от керосина оставили где-то позже, а Бегичев, вспоминая поход через много лет, спутал, где какую банку оставляли.

Одно ясно: банку на Беннете явно оставили, и Колчак через 9 лет решил это скрыть. О том, что же он имел основание скрывать, и следует теперь рассказать.

Где же и когда наш герой встретился, наконец, с Соней?

В конце 1920-х годов известный сибирский общественный деятель Иван Иванович Попов, бывший ссыльный, а затем, на грани веков, создатель и владелец иркутской газеты, вспоминал:

«Когда я возвращался из-за границы в Иркутск, в экспрессе с нами ехала барышня лет 25, а то и больше. Из разговоров с ней я узнал, что она едет с острова Крита и спешит в Иркутск. Из дальнейших бесед выяснилось, что эта барышня невеста А. В. Колчака […] Только в вагоне я узнал, что Колчак возвращается» [212] Попов И. И. Забытые иркутские страницы. Иркутск, 1989, с. 227. .