Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

К Якутску лейтенант оправился, а к Усть-Куту (где с парохода пересели в ямские сани) был здоров. И вот под конец морозного ноябрьского дня, когда кони, чуя отдых, лихо вынесли сани из таёжного полусумрака в белоснежный простор, он впервые увидал впереди, в долине, Иркутск и реку своей судьбы — Ангару, свою раскрытую могилу. Бескрайней — вправо и влево — чёрной полыньёй она мрачно рассекает снежно-таёжную даль и дугой огибает с дальней стороны город.

Весело мчат кони, весело поблескивает Иркутск золотыми крестами и маковками тридцати трёх церквей. Пологий спуск бежит к предместью, к реке Ушаковке. Ямщик придерживает коней, а лейтенант из косматой своей шапки высматривает вдали, за Ангарой, на левом её берегу, вокзал. Он где-то у едва видной отсюда колокольни. Тоже вон маковка с крестом. Там поезда до Питера, четвёртый год как ходят.

И не дано лейтенанту знать про другие над городом кресты-вехи.

Справа впереди, на розовом фоне морозного вечернего неба пятиглавая громада кафедрального собора, он царит над площадью графа Сперанского. Через площадь — маленькая Тихвинская церковь, а рядом с ней банк — через три месяца брать в нём наличные, платить за санный поезд на Якутск — Верхоянск — Усть-Янск, барона Толля искать. Спустя ещё год снова идти через площадь, в архиерейский дом, что при Богоявленском соборе (вон он, собор, правей кафедрального); за разрешением на свершение брака в дни великого поста. И через неделю вести под венец Соню, чтоб снова ждала его, но уже как жена, с войны японской. Вон и церковь, где повенчаются — Михайло-Архангельская: белеют на фоне чёрной воды барабан храма и невысокая массивная колокольня, сияют кресты и главка. А как раз за церковью, через Ангару — вокзал, замерцал в ранних сумерках первыми огоньками.

Ехать там ещё не раз. На днях в Питер, через три месяца обратно. Год спустя — на восток, до Порт-Артура. Будут надежды, героизм, потеря друзей, горечь поражения, госпиталь, плен. Через 8 лет придётся проехать здесь из Владивостока в Петербург по вызову морского министра. Выйдет из вагона уже не лейтенант, а капитан второго ранга, и увидит — вон она, Михайло-Архангельская, прямо за рекой. Справа от неё едва будет поблескивать крестик реформатской кирки, а меж ними прятаться средь домов бревенчатая гостиница «Метрополь», где провели они свою первую ночь.

Ещё через 8 лет проехать тут из Японии в Омск — Россию спасать.

А ещё через 15 месяцев на том же Иркутском вокзале будет поставлен меж колонн столик с бумагами, составят там на морозе акт о передаче двух пассажиров от чехословацкого конвоя русскому. По скрипучему в ночи снегу через Ангару пешком, и так захочется увидать Михайло-Архангельскую, да не разглядеть будет во тьме. Потом повезут через весь город в губернскую тюрьму, что на берегу Ушаковки. Вон, слева от тракта. В ней тоже есть церковка неприметная с печальным своим крестом, во имя святых благоверных мучеников Бориса и Глеба. Зажата кирпичными коробками, отгорожена глухим забором, но с моста через Ушаковку и её крестик виден.

Вокруг той церковки дорожка арестантских прогулок, там он в последний раз увидит последнюю свою любовь — Аннушку, добровольно за ним в тюрьму пошедшую. Долго-долго ей за него по тюрьмам мыкаться, а ему совсем недолго. Морозной ночью выведут двоих арестантов из камер, но никуда уже не дойти им, а телам простреленным — ухнуть в ангарскую прорубь. Не скажет ни камень, ни крест…

Где прорубь? Да вон, справа от мчащих саней, там, где в устье Ушаковки высится на ангарском берегу Знаменский женский монастырь. Глянь, монахиня бредёт с коромыслом по тропке от проруби.

Но не глядит лейтенант ни на тюрьму слева, ни на прорубь справа. Весело стукая полозьями по рыжим буграм наезженного снега, влетает цепочка саней в суету Большой улицы. Те сани, где матросы и скарб — налево, к постоялому двору, а обоим господам офицерам дальше, прямо вдоль Большой, к гостинице.

Вид Иркутска от вокзала,начало XX века. Справа за Ангарой — церковь Михайло-Архангельская (Харлампиевская)

Из гостиницы на вокзал поедут они в отутюженных шинелях при белых шарфах, и никто не спросит у полярников документы. А то ведь от Усть-Кута совсем полиция надоела — видать, трепаные кухлянки не внушали доверия. Беглых ищут.

Лев Давыдович Троцкий, тюремное фото. 1901 г.