Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1 - Греция

Таким образом, всего к описанному структурному типу принадлежит 171 басня, что составляет 74% от общего количества 231 басни. Даже если не причислять к этому типу 33 упрощенные басни, как слишком далеко отступающие от основной схемы, то остальные 138 басен составят 60%, т. е. значительно более половины всего эзоповского сборника.

Эти цифры достаточно показательны, чтобы мы имели право назвать описанный тип басенной структуры «основным» для нашего материала. Поколебаться это утверждение могло бы только в том случае, если бы остальные 26% (или 40%) эзоповских басен складывались в другой сколько-нибудь отчетливый единый тип. Однако этого не происходит: весь остальной материал эзоповского сборника распылен на мелкие группки басен или вообще не сводим ни к каким типам. Перечислим эти басни.

Басни, в центре которых находится острота: № 5, 34.

Басни, в центре которых находится хитрость: № 9, 28, 36, 42, 66, 89, 172, 178.

Басни, в центре которых – этиология, часто шутливая: № 8, 39, 103, 105, 108, 109, 166, 171, 185.

Басни, в центре которых – констатация житейского факта: № 29, 85.

Басни, в центре которых – констатация биологического факта: № 118, 145.

Басни, построенные на постепенном нарастании или убывании напряженности ситуации («лиса, в первый раз увидев льва, была в великом страхе, во второй – уже в меньшем, а в третий осмелела совсем»): № 10, 52, 159, 170, 177, 195, 200, 204.

Басни с кульминацией на реплике «Раньше бы так!» – № 48, 114.

Крайняя разнородность объединяющих мотивов бросается в глаза. Наконец, перечислим ряд басен, которые мы затрудняемся отнести к какой бы то ни было группе: № 26, 35, 53, 63, 65, 68, 71, 84, 94, 95, 102, 111, 113, 119, 127, 146, 152, 162, 175, 194, 205, 211, 216, 224, 225, 227, 231.

Если просмотреть все эти «нестандартные» басни, можно заметить одну особенность: среди них много таких, которые интуитивно воспринимаются не как басни, а как анекдоты, новеллы, сказки и т. п. Мы говорим «интуитивно», потому что объективные критерии размежевания между басней и соседними жанрами до сих пор в литературоведении не выработаны. Думается, однако, что всякий согласится назвать № 35 «Должник» не басней, а анекдотом (должник, чтобы заплатить долг, продавал свинью: «хороша свинья, к Мистериям приносит свинок, а к Панафинеянам кабанчиков!» – покупатель удивился, а присутствовавший заимодавец сказал ему: «чего дивишься? погоди, она тебе к Дионисиям и козлят родит»); № 8 «Эзоп на верфи» – не басней, а мифом (когда-то вся земля была покрыта морем, потом оно в три приема стало спадать: сперва показались горы, потом – нынешняя суша, а потом моря и совсем не останется, и корабли с корабельщиками станут ненужными); № 172 «Летучая мышь и ласка» – не басней, а сказкой (летучая мышь попалась ласке и один раз спаслась, сказав: «я не птица, а мышь», другой раз: «я не мышь, а птица»). О таких произведениях эзоповского сборника, как № 64 «Оратор Демад» (пародия на басню) и № 71 «Трус, отыскавший золотого льва» (школьная этопея), не приходится и говорить. В общей сложности из 60 «нестандартных» басен около 20 ощущаются как «небасни» вообще; между тем в 171 «стандартной» басне такие исключения если и попадаются, то лишь изредка и почти исключительно в баснях упрощенных. Это еще более подтверждает нашу мысль, что описанный выше четырехчленный сюжетный тип является для эзоповской басни основным. Более того: можно предполагать, что когда аналогичным образом будут разработаны структурные схемы для жанров анекдота, сказки и пр. (они будут значительно сложнее, чем для басни; свидетельство – схема волшебной сказки, классически разработанная В. Проппом), то провести границы между басней и смежными жанрами будет легче, – ибо очевидно, что все эти жанры могут пользоваться одним и тем же материалом образов и мотивов, но выстраивают его каждый по своей схеме.

Итак, сюжет эзоповской басни, самая устойчивая и исконная ее часть, сводится к формуле: «Некто захотел нарушить положение вещей так, чтобы ему от этого стало лучше, но когда он это сделал, оказалось, что ему от этого стало не лучше, а хуже». Утверждение существующего «положения вещей» и отрицание всякой попытки его изменить – в этом «пафос» басни. Это пафос консерватизма, традиционализма, а отнюдь не наступательности и революционности. Разумеется, на определенном историческом этапе – именно в пору борьбы против аристократии в VII–VI веках – басня с ее апофеозом здравого смысла и здорового практицизма могла бы быть и была орудием прогрессивной общественной борьбы. Но считать прогрессивность природным и неотъемлемым свойством басенной идеологии в высшей степени ошибочно.