Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки

Итак, какое же заключение можно сделать по прочтении той части рецензии, которая посвящена первому параграфу? Л. А. Тимошина, опровергнув решительно все положения нашего исследования, в результате собственного анализа источников формулирует следующие выводы.

а) Никакого стремления русского правительства в 30-х гг. XVII в. пригласить в Москву с Православного Востока греческого учителя не существовало.

б) В этом не было нужды, поскольку уже до сентября 1632 г. в русской столице заботами царя Михаила Федоровича и патриарха Филарета Никитича был создан учительный двор, где действовала русская школа с определенной программой обучения.

в) Появившийся в Москве еще в 1630 г. и затем оставшийся здесь (по-видимому, на постоянное жительство) протосингел Иосиф долгое время никакого отношения ни к какой школе не имел, а затем вдруг решил проявить свою собственную инициативу и предложил русским властям услуги в качестве переводчика книг с греческого на славянский язык и учителя греческого языка.

г) Никаких возражений со стороны царя и патриарха не последовало, Иосиф получил жалованную кормленую (но не жалованную!) грамоту, которая в первую очередь определяла условия проживания этого человека в Москве, а уж затем разрешала ему служить переводчиком и (во вторую очередь!) учителем.

Выше мы, надеемся, достаточно убедительно показали, что все эти выводы получены Л. А. Тимошиной путем неумелого, неточного, необъективного, основанного на незнании целого ряда фактов анализа источников. В конце концов все становится понятным: столь «грязная работа» проводится не просто историком, стоящим в силу своей специализации вне исследуемой нами тематики, но активным сторонником определенной идеологической позиции, историком-«патриотом», стремящимся очистить русскую культурную почву даже XVII столетия от иностранного (пусть даже греческого!] влияния. Ради этого можно пожертвовать и научными принципами!

Выявление взглядов Л. А. Тимошиной на историю русского просвещения, как мы увидим далее, позволит лучше понять многие ее приемы исследования, гипотезы и выводы.

Второй параграф I главы нашей книги имеет следующее название: «Греческая программа просвещения России в середине XVII в.» В нем речь идет о том, что приехавший в Москву в 1645 г. за милостыней палеопатрасский митрополит Феофан, покидая Россию, обратился к царю Михаилу Федоровичу с большой челобитной, в которой предлагал основать в русской столице греческую типографию для издания на греческом языке с русским переводом важнейших сочинений христианской церкви. Для этого было необходимо не только оборудование, но прежде всего – ученые люди, которые могли бы и готовить издания греческих текстов, и переводить их на славянский язык. Поскольку без школы, без специальной подготовки таких людей не найти, митрополит Феофан считает обязательным основание в России школы, где под руководством присланного греческого дидаскала наряду с русским и греческим языками изучались бы философия и богословие. Отсутствие в Москве нужных книг можно было бы восполнить путем их присылки из Константинопольской патриархии и, по-видимому, приобретения на Афоне и в других монастырях, хранивших древние пергаменные списки сочинений св. отцов. Анализируя предложение Феофана, мы приходим к заключению, что оно отражало нужды греческой церкви, греческой культуры того времени, но поскольку осуществление этих планов предполагалось в России за счет русского правительства, мы и назвали данный параграф так, как это можно видеть выше (Школы. С. 16–27].

Л. А. Тимошину здесь раздражает все – от заглавия параграфа (она почему-то называет его «весьма многообещающим» – Рец. С. 599] и выводов о желании греческого митрополита создать в Москве библиотеку древних книг и высшую школу до таких частностей, как видовая принадлежность документа, его размеры, локализация и т. д. Начнем с «мелочей».

Просьбу митрополита Феофана царю Михаилу Федоровичу мы называем челобитной. Л. А. Тимошина возражает против этого определения, поскольку особенности оформления документа «никак не соответствуют обычному русскому (курсив наш. – Б. Ф .) формуляру челобитной» (Рец. С. 599]. Мы уже знаем, что для рецензента нет ничего важнее формальных моментов, а потому просьба к царю, поскольку она подана греком по собственной инициативе, по-гречески, без обращения к русским приказным чиновникам и без соблюдения местных правил, все же «не совсем челобитная», лучше, оказывается, называть ее «письмом» или, в крайнем случае, заключать слово «челобитная» в кавычки (Там же). Русские чиновники XVII в. в этом отношении оказались менее строгими (несмотря на то, что здесь «нарушались» их собственные правила): переводя документ Феофана в Посольском приказе, они называют его челобитной, не делая при этом никаких оговорок (Школы. С. 24).