Борис Фонкич - О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки

Мы не собираемся в данном случае спорить с рецензентом, сопоставлять свою позицию с позицией В. Г. Ченцовой, что-то доказывать. Из нескольких опубликованных нами рецензий работ В. Г. Ченцовой, из того, что нами сказано выше в этом «Ответе рецензенту», совершенно ясно, что полемике здесь – не место: возражать еще раз против фантазий В.Г. Ченцовой, опровергать ее «палеографические» наблюдения, на основе которых создается фантасмагорическая картина политической и культурной жизни Христианского Востока, – нет никакого смысла. Поэтому многие упреки Л. А. Тимошиной в наш адрес мы оставляем без ответа: уж если мы считаем бесполезным занятием лишний раз анализировать труды В. Г. Ченцовой, то вовсе нет никакого смысла реагировать на ту тень, которую они отбрасывают, будучи пропущенными через восприятие Л. А. Тимошиной.

Обсудим лучше еще несколько соображений рецензента, касающихся содержания челобитной Феофана.

В своем обращении к царю Михаилу Федоровичу митрополит Феофан побуждает русского правителя основать в Москве греческую типографию (стк. 51} и пригласить греческого учителя для обучения русских детей на греческом языке философии и богословию (стк. 51–52). Если бы царь сообщил о своем желании константинопольскому патриарху Парфению, тот прислал бы в Россию благочестивого дидаскала и нужные книги (стк. 68–70) (Школы. С. 22–23). Речь идет, таким образом, об основании в Москве греческой типографии и об открытии греческого училища для русских, где изучали бы на греческом языке дисциплины вплоть до философии и богословия (т. е. училища высшего уровня), используя при этом присланные с Востока необходимые книги. Поскольку в первой части своей челобитной (стк. 19–21) Феофан говорит о том, что верное учение церкви излагается не в греческих изданиях «богословных книг святых отец», которые печатают «папежи и лютори», но содержится в древних пергаменных рукописях св. отцов в монастырях Св. Горы (т. е. Афона) и в других древних монастырях, совершенно ясно, что он «ориентирует» русского царя относительно тех книг, что должны изучаться (и печататься) в противоположность западным, католическим и протестантским, издателям. Эти советы, по-видимому, сыграют свою роль, когда в 1654 г. Арсений Суханов отправится за древними греческими книгами для реформы патриарха Никона именно на Афон.

Борясь со всей этой греческой премудростью, Л. А. Тимошина заявляет: «ни о чем подобном в “челобитной" митрополита Феофана не говорится», ни о библиотеке, ни об училище высшего уровня (Рец. С. 607–608). «Заметим, – пишет рецензент, – …что на самом деле ни о какой школе в документе не говорится ни слова, а сам контекст – "приехати греческому учителю" (в русском переводе – в единственном, а не во множественном числе!) – возможно, свидетельствует о том, что место для его работы в Москве уже существует. И здесь нельзя не вспомнить об "учительном дворе" с находящимися там "малыми робятами"…» (Рец. С. 608). История, как видим, продолжается: сначала, говоря о протосингеле Иосифе, Л. А. Тимошина без единого источника установила существование в Москве русской школы на учительном дворе, а теперь, опираясь на то, что «никаких документально подтвержденных сведений о закрытии этого учебного заведения после смерти патриарха Филарета не имеется» (Там же), т. е. опять же без какого бы то ни было источника, она полагает, что это и есть «место для работы» будущего греческого учителя. Правда, рецензент не представляет себе «целесообразности и успешности преподавания детям философии и богословия (заметим, кстати, не только по-гречески, но и по-русски)» (Там же). Можно подумать, что автор такого рода рассуждений вообще представляет себе что-либо относительно греческого просвещения XVII в.! Выше, например, Л. А. Тимошина выражает свое недоумение относительно нашего замечания о философии и богословии как свидетельстве существования программы высшего образования: «…как определить, что такое "высшая школа" для XVII в.?» (Там же). Замечательное невежество, особенно если принять во внимание, что перед нами – специалист по русской истории. Впрочем, удивляться тут нечему, ибо нам с самого начала было известно, что по отношению к истории европейского и греческого просвещения этот рецензент – лицо постороннее. Как уж и что в таком случае «приладить» тут к просвещению в России в интересующее нас время, вообще непонятно.

Завершается данная часть рецензии, как и в случае с критикой первого параграфа I главы нашей книги, антигреческим «патриотическим» выпадом: «…вряд ли возможно выводить из обращения Феофана целую программу, "осуществлению которой Россия следовала вплоть до начала XVIII в." и тесно связывать между собой "челобитную" палеопатрасского митрополита, привоз греческих рукописей Арсением Сухановым, попытки создания греко-славянских школ в 40-х – начале 80-х годов и греческой типографии 1692–1697 гг.» (Рец. С. 609). Самое интересное, что мы и не выводим из обращения митрополита Феофана целой программы русской жизни, будущего греческо-русских связей. Нельзя же, в самом деле, думать, что какой бы то ни было греческий прожект 1645 г. явится руководством для русского правительства вплоть до Петра. Однако факты – весьма интересные, нельзя не обратить на них внимание. Совершенно ясно, что потребности греческого мира оставались на протяжении многих последующих десятилетий постоянными. Но для Л. А. Тимошиной греки с их нуждами неинтересны: тут она является прямым наследником идей Арсения Суханова, выраженных им в 1650 г. в «Прениях с греками о вере», и полагает, что русской культуре греческий мир – не указ.