Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Возвращаясь к анализу афганского направления Большой Игры, отметим, что после своего прибытия в Калькутту, вице-король лорд Литтон предложил меры, направленные не только на дальнейшее укрепление обороны собственно Индостана, но также и на превращение Афганистана по сути в протекторат Великобритании по образцу Бухары и Хивы. Как пишет Р. Джонсон, «едва заняв свой пост (в 1876 г. — Е.С .), Литтон составил проект нового соглашения с ханом Келата и определил Кветту как передовую базу, из которой следовало ударить по Кандагару. Он также полностью поддержал идею Солсбери о незамедлительном направлении в Кабул британского политического резидента [620]. Вице-король решил назначить на эту должность одного из высших чиновников своего правительства Луиса Пелли, полномочия которого как главы специальной дипломатической миссии к эмиру Афганистана допускали заключение с ним нового соглашения. Задачи Пелли также состояли в выяснении степени устойчивости политического режима Шер Али-хана и информировании его о вступлении Литтона в должность. Однако эмир отказался принять британскую делегацию. Англоафганские переговоры, вызванные продвижением русских в Закаспийской области, возобновились только в январе-марте 1877 г. на конференции в Пешаваре. Но все попытки Литтона получить у эмира разрешение разместить своих политических агентов в нескольких пограничных пунктах на севере Афганистана для мониторинга ситуации в сопредельных странах, и, прежде всего, России, Персии и Китая, оказались тщетными. На бумаге провозглашалось подчинение воинственных горных племен, занимавших стратегические проходы в хребтах между оазисами Центральной Азии и джунглями Северной Индии, представителям британских колониальных властей, хотя на практике это было далеко не так [621].

Дипломатический тупик на Пешаварской конференции возник не в последнюю очередь в связи с неожиданной смертью полномочного посланника афганского эмира в конце марта 1877 г. К тому же британская дипломатия оказалась в своеобразной политической ловушке из–3а противоречивых тенденций, которые наблюдались в развитии ситуации на Среднем Востоке. С одной стороны, приближение России к северным границам Персии и Афганистана, вызвавшее оживленную полемику в европейской прессе, означало усиление напряженности в северо–3ападном пограничном пространстве Раджа. Но, с другой, — «форвардисты» в Лондоне и Калькутте продолжали лелеять мысль об объединении таких буферных государств, как Афганистан и малых ханств Гиндукуша и Гималаев в единую мусульманскую лигу на антироссийской основе, хотя этот сценарий, как неоднократно указывали «инактивисты», грозил подорвать позиции самой Великобритании на Среднем Востоке [622]. Вот почему и лондонскому Кабинету, и англо-индийскому правительству при Литтоне требовались весомые аргументы, чтобы прибегнуть к решительному давлению на Кабул вместо долгих уговоров эмира, которые практиковали прежние вице-короли. Такими аргументами, с точки зрения адептов наступательного курса, как раз и явились победы русского оружия в войне против турок на Балканах и в Закавказье вкупе с военными приготовлениями царских властей в Туркестане.

Тем временем воинственная панслависткая партия при дворе Александра II искала шанс, чтобы «убить двух зайцев одним выстрелом»: во-первых, осуществить многовековую мечту о царском штандарте, развевающемся над куполом Святой Софии, а, во-вторых, превратить Афганистан в оперативную базу для похода к берегам Инда и Персидского залива. В последнем случае царские стратеги опять извлекли на свет старые планы кампании против Британской Индии для внесения в них необходимых уточнений. Как подчеркивал Венюков: «Материковые земли английской Азии могут и должны быть рассматриваемы как театр войны, в которой шансы успеха (так в тексте. — Е.С .) во многом будут зависеть от того, как противники Англии — будь они внешние или внутренние — сумеют воспользоваться физическими свойствами территории, приспособиться к ним и поставить англичан в невозможность оборонять обширную страну, ими захваченную, но чуждую и даже враждебную им по составу населения, а по отдаленности от самой Англии не могущую ожидать из нее больших подкреплений» [623].

По мнению этого и других военных обозревателей, слабое развитие логистической инфраструктуры и уязвимость коммуникационных путей, которые могли быть использованы британцами, играли на руку русским, особенно в начальной фазе будущей кампании. Мультиэтнический, а равно и мультиконфессиональный состав англо-индийских сил являлись дополнительными предпосылками конечного успеха предприятия. Достаточно напомнить читателю, что британцы составляли менее трети вооруженных сил колонии, тогда как остальная часть 175-тысячного воинского контингента приходилась на жителей Индостана — последователей индуизма, ислама и других религий, говоривших на нескольких языках, да еще и разделенных кастовыми перегородками. Как с горечью отмечали сами англичане, «туземные солдаты не обладают ни преданностью нашему режиму, ни способностью выказать нечто большее, чем нейтралитет, если бы мы пожелали провести дальнейшие реформы (в системе управления Индией. — Е.С .)» [624]. По мнению же российских аналитиков, «внушаемое англичанами превосходство белых» могло воспрепятствовать боевому духу англо-индийской армии при столкновении с казаками, «даже если индусы не будут вовлечены в восстание и останутся верными своему долгу» [625].