Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

И все же политические мотивы русско-британского соперничества продолжали доминировать среди всех объяснений, предлагавшихся специалистами. К примеру, современный британский исследователь Чарльз Аллен склонен воспринимать Большую Игру как «опасное состязание между блефующими и контр-блефующими участниками в условиях высокогорья», или как «длительную борьбу между Британией и Россией за политический контроль над великим открытым пространством Центральной Азии» [39] Allen C. Duel in the Snows. The True Story of the Younghusband Mission to Lhasa. London: J. Murray, 2004. P. 18. .

Более ограниченный подход в духе Хопкирка развивают молодые английские историки Роберт Джонсон и Джулиус Стюарт, которые анализируют Большую Игру под углом зрения либо военного планирования, либо организации шпионской деятельности в Англии и России [40] Johnson R . Op. cit.; Stewart J. Spying for the Raj. The Pundits and the Mapping of the Himalaya. Phoenix Mill: Sutton Publishing, 2006. . Близкой точки зрения придерживается и Фредерик Хитц, отставной офицер ЦРУ, который пространно рассуждает о глобальном соперничестве за господство над Гиндукушем и прилегающими к нему территориями Афганистана, Пакистана и Индии. «Ирония состоит в том, — отмечает он в своей книге, — что угроза религиозного терроризма потребует обращения к мастерству и технике шпионажа в предшествующую эпоху, а именно, к Большой Игре, случившейся задолго до появления специальных приспособлений, тайного фотографирования и мгновенной беспроволочной связи» [41] Hitz F . The Great Game. The Myth and Reality of Espionage. New York: Vintage Books, 2005. P. 6, 61. .

Завершая анализ современных трактовок Большой Игры, нельзя не упомянуть гендерное понимание ее сути, отраженное в работах Элейн Шоуолтер, которая полагает, что Игра распространила на Азию принципы так называемой «клубной страны», или сети элитарных мужских клубов, целью деятельности которых на Британских островах, по мнению историка, было стремление закрепить границы между полами. Более того, Шоуолтер сравнила Большую Игру с особенным миром, созданным молодыми людьми авантюристического склада, предпочитавших опасные странствия по отдаленным ничейным землям ( no man's lands ) в сердце Азии бесцельному существованию, ограниченному условностями викторианского общества [42] French P . Younghusband. The Last Great Imperial Adventurer. London: Harper Collins, 1994. P. 122. .

Анализу работ российских востоковедов до 1917 г., раскрывающих различные аспекты взаимодействия Лондона и Петербурга на просторах Евразии, посвящен ряд заслуживающих внимания исследований последних десятилетий [43] См., напр.: Бокиев O.B. Англо-русское соперничество в Средней Азии в связи с присоединением территории Таджикистана к России. — В сб.: Актуальные проблемы истории и историографии Средней Азии (вторая половина XIX — начало XX в.) / ред. М.Б. Бабаханов. Душанбе: ТГУ, 1990. С. 3–29; Рыженков М.Р. Роль военного ведомства России в развитии отечественного востоковедения в XIX — начале XX вв. Автореф. дисс… к.и.н. М.: ИВ АН СССР, 1991; Сутеева К.А. Русские военные историки XIX в. о причинах и мотивах движения России на Восток (в Среднюю Азию и Южный Казахстан), www.kungrad.com/history/st/rushis/ . Труды непосредственных участников или современников событий — К.К. Абазы, М.И. Венюкова, В.В. Григорьева, Н.И. Гродекова, М.В. Грулева, Л.Ф. Костенко, А.Н. Куропаткина, А.И. Макшеева, Д.И. Романовского, А.Е. Снесарева, Л.Н. Соболева, М.А. Терентьева и других особенно ценны колоссальным фактическим материалом, собранным авторами, которые, как правило, интерпретировали его через призму жесткой критики в адрес правящих кругов Великобритании, стремившихся, по их мнению, всеми доступными средствами противодействовать цивилизаторской миссии России на Востоке [44].

К примеру, М.В. Грулев сравнил естественные, по его мнению, причины русского продвижения в Центральной Азии с искусственными предпосылками появления британцев в Индии. По его представлениям, отразившим мнение значительной части военной элиты царской России, благородная цивилизаторская миссия соотечественников на «варварском Востоке» резко отличалась от британской колониальной экспансии, напоминавшей хищнические действия испанских конкистадоров в Западном полушарии [45].

Хотя всеобъемлющий обзор советской историографии англо-русских отношений в Азии выходит далеко за пределы книги, стоит подчеркнуть, что ее возникновение было связано с разработкой общей концепции колониальной политики России. Если к 1930-м гг. доминирующее положение в ней приобрела так называемая школа М.Н. Покровского, сторонники взглядов которого выступили с безусловным осуждением деятельности царской администрации на территориях покоренных стран и народов, то после Второй мировой войны усилиями А.М. Панкратовой и других маститых отечественных историков была сформулирована теория «наименьшего зла», в которой акцент переносился с критики колониальной политики царизма на доказательство прогрессивной роли России на Востоке и добровольности присоединения владений местных правителей к империи Романовых. Таким образом, в 1950-х — 1980-х гг. концепция англо-русского соперничества, разработанная еще дореволюционными специалистами, по сути оказалась востребованной советской исторической наукой, стремившейся, однако, «втиснуть» ее в прокрустово ложе маркистско-ленинской догматики [46].