Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Учитывая всплеск религиозного экстремизма и возникновение конфликтов вдоль так называемой «Дуги нестабильности», протянувшейся от Ближнего Востока через Синьцзян, Тибет и Северную Индию в пределы Юго-Восточной Азии [56], можно было бы ожидать от азиатских историков заметного вклада в изучение Большой Игры. И действительно, труды специалистов, имевших возможность дополнить источниковую базу материалами из архивов Ирана, Пакистана, Индии, Китая и Кореи, заслуживают самого пристального внимания. При этом знакомство с их работами позволяет выявить любопытную закономерность: если в 1950-е — 1970-е гг. исследования большинства ученых из государств Азии скорее отражали пробританские настроения, сопровождавшиеся суровым осуждением колониального режима, который установили царские власти в Туркестане, а в отдельные периоды пытались утвердить на временно оккупированных территориях Синьцзяна и Маньчжурии, то позднее, на завершающем этапе холодной войны многие турецкие, иранские, пакистанские, индийские, китайские или корейские специалисты перешли к жесткой критике англо-русской конвенции 1907 г., знаменовавшей собой новый этап в отношениях Лондона и Петербурга. В частности, ряд авторов были склонны рассматривать это соглашение как сговор двух великих держав за спиной азиатских народов, называя предательской позицию британского правительства по отношению к демократическим движениям, которые возникли и развивались в государствах Среднего Востока, Индии, Китая и Кореи на рубеже XIX–XX вв. [57]

Типичным примером указанных взглядов на Большую Игру может служить сентенция одного из современных турецких историков: «Британцы решили противостоять России путем заключения союзов с великими европейскими державами и оказания помощи таким отсталым государствам, как Османская империя, Персия, Афганистан и Китай. Все эти страны также опасались неудержимого экспансионизма России. Таким образом, Большая Игра и холодная война (так у автора. — Е.С .) определяли ход истории в контексте урегулирования так называемых восточного, центрально-азиатского и дальневосточного вопросов» [58].

Даже краткий обзор историографии подтверждает вывод о том, что бесконечное описание приключений и секретных операций в экзотических странах, с одной стороны, и стереотипный, «черно-белый» подход к анализу событий, с другой, продолжая доминировать в современных публикациях по тематике Большой Игры, мало что дают для понимания ее сущности и механизмов воздействия не только на российско-британские отношения, но и всю систему международных связей второй половины XIX — начала XX в. С точки зрения автора, уже давно возникла необходимость объединить фрагментарные эпизоды прошлого в целостную мозаичную картину, адекватно отражающую динамику и логику Большой Игры, по крайней мере, в трех взаимообусловленных измерениях:

— как соревнование между различными моделями включения традиционных обществ в формировавшуюся глобальную структуру политических, экономических и культурных контактов;

— как сложный многоуровневый процесс выработки и осуществления решений властными элитами России и Великобритании применительно к различным регионам Азии;

— как критически важный этап в развитии российско-британских отношений, отразивший результирующую тенденцию перехода от конфронтации к сотрудничеству обеих держав на международной арене [59].

Для того чтобы реконструировать этапы Большой Игры, следует остановиться на вопросе о ее временном горизонте. Так, упоминавшиеся Ингрэм, Морган, Эдвардес, Хопкирк, Мейер и Брайсэк, Джонсон, а также индийский историк Вишванатам Чавда относят начало Большой Игры ко второй половине XVIII в. Например, Джонсон называет в качестве исходной точки 1757 г., когда англичане приступили к систематическому покорению Индостана, тогда как его коллеги — британские историки — находят истоки этого процесса в эпохе Наполеоновских войн. Скажем, Эдвардес указывает на тильзитское свидание российского и французского императоров в июле 1807 г., во время которого, как известно, обсуждался проект совместного комбинированного похода на Индостан по суше и морям [60]. Несколько вариантов датировки начала Игры можно обнаружить в работах Ингрэма — 1798, 1828–1834 или 1828–1842 гг. [61]Любопытно, что в своем заключительном исследовании британской политики на Среднем Востоке, он даже предложил точную дату, а именно 29 декабря 1829 г., так как именно в этот день лорд Эленборо, президент Наблюдательного совета Ост-Индской компании и последовательный русофоб, рекомендовал генерал-губернатору Индии лорду Бентинку проложить новый торговый маршрут в Бухарское ханство. По мнению Ингрэма, цель британского правительства, во главе которого тогда находился герцог Веллингтон — герой антинаполеоновской эпопеи, заключалась в том, чтобы решительным образом отреагировать на русско-персидский Туркманчайский и русско-турецкий Адрианопольский мирные договоры 1828–1829 гг. Как подчеркивает историк, правящие круги Соединенного Королевства восприняли эти соглашения в качестве практических шагов Петербурга для установления вассальной зависимости Персии и Османской империи от России [62]. Однако, пожалуй, самая невероятная датировка была озвучена все тем же тележурналистом М. Леонтьевым, который связал начальный этап Большой Игры с выступлением премьер-министра Уильяма Питта (мл.) в Палате общин, вскоре после триумфального захвата царскими войсками турецкой крепости Очаков в 1791 г. [63]