Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Основываясь на приведенной аргументации, можно прийти к выводу, что по мысли ее творцов с британской стороны конвенция была призвана стабилизировать границы империи, устранив главную угрозу — потерю Индии. В этой связи следует признать правоту современного английского историка, который заметил, что этот дипломатический акт полностью учитывал стратегические цели Великобритании, демонстрируя восстановление способности правительства гарантировать имперские интересы [1241].

Нам осталось проанализировать восприятие конвенции в России. Здесь Извольский следующим образом декларировал значение подписанного документа: «Мы должны обеспечить свои интересы в Азии с точки зрения здравого смысла, иначе мы просто превратимся в азиатское государство, что было бы величайшим несчастьем для России» [1242]. Однако судя по разбросу оценок среди государственных деятелей и средств массовой информации далеко не все разделяли мнение министра иностранных дел, хотя положительные суждения о пользе конвенции для России все же преобладали. «Взгляд на российскую прессу всех оттенков и точек зрения ясно демонстрирует, насколько соглашение приветствуется как видимый признак новой эры в англо-русских отношениях, — комментировал в июне 1908 г. Чарльз Гардинг визит короля Эдуарда VII в Ревель (Таллин). — Когда я выразил удивление, что даже такая газета, как Новое Время , которую я всегда в свою бытность в России считал злейшим врагом Англии, стала теперь горячим сторонником англо-русского согласия, Его Величество (Николай II. — Е.С .) признал, что он также был поражен той поспешностью, с которой распространилось это настроение, и что он никогда не удивлялся больше, прочитав в ура-патриотическом Свете теплую статью с похвалой Англии и призывом к более тесным отношениям между двумя странами» [1243]. Одно это свидетельство искушенного британского дипломата, который прекрасно разбирался в особенностях российской внутриполитической «кухни», опровергает точку зрения некоторых историков об исключительно негативном восприятии конвенции в России [1244].

На самом деле многие российские политики и общественные деятели выражали искреннее удовлетворение компромиссным исходом продолжительной гонки за лидерство в Азии. Один из них, Н.И. Нотович, сам активный участник Большой Игры, совершивший несколько секретных поездок по Среднему Востоку и Индии по распоряжению МИД и Главного штаба, опубликовал брошюру, в которой подчеркивал значение исторического компромисса с Британией [1245]. Другой известный представитель интеллектуальных кругов М. Ковалевский оценивал воздействие конвенции на российскую внешнюю и внутреннюю политику следующим образом: «Дальнейшее сближение нашей Родины со страной, которая имеет самые значительные интересы также как и самое большое влияние в Азии из всех европейских государств, послужит сохранению мира на Дальнем Востоке подобно тому, как более близкое знакомство с английской политической жизнью будет способствовать естественному развитию наших государственных учреждений» [1246].

По мнению Куропаткина, «Россия и Англия как азиатские державы должны работать сообща, так, чтобы поддерживать порядок в Средней Азии и дать в будущем отпор общей угрозе на Дальнем Востоке» [1247]. Мысли, близкие приведенному суждению, излагались туркестанским генерал-губернатором Н.И. Гродековым во всеподданнейшем отчете за 1907 г. Он подчеркнул, что Антанта с Британией должна положить конец периоду осложнений и конфликтов в двухсторонних отношениях, открыв новую эру «взаимной поддержки европейцев в Азии» [1248]. Еще одна заметная фигура среди государственных деятелей, посол в Японии, а затем в США Р.Р. Розен также испытывал энтузиазм в связи с перспективами русско-британского политического диалога, оценивая их через призму, как он надеялся, будущего англо-американо-русского союза в Азии [1249].

Ну, а что же противники? Они в России действовали подобно оппонентам конвенции на берегах Темзы. Некоторые цитировали весьма скептическое мнение Бисмарка об Англии как о ярком представителе «тех ловких держав, с которыми не только невозможно создать какой-либо прочный союз, но на которые совершенно нельзя положиться, потому что в Англии основа всех политических отношений более изменчива, чем в любом ином государстве» [1250]. Другие, как, скажем, прогермански настроенные члены дома Романовых и сановники, опасались неизбежного разрыва с империей Гогенцоллернов из–3а антибританской политики Берлина и стремления немцев к торгово-промышленному преобладанию на азиатском Востоке. Так, для С.Ю. Витте конвенция стала триумфом английской дипломатии, сделав аннексию Персии невозможной для России. Этот государственный деятель полагал также, что Петербург лишился свободного доступа к Кабулу и Афганскому Туркестану. Витте был уверен, что при сложившихся обстоятельствах Афганистан как буферное государство превратился в «заряженное ружье», направленное против России [1251].