Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907 - мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Но, похоже, что больше всех выражали недовольство в Тегеране. Дело в том, что как защитники монархии, так и сторонники демократии привыкли считать Англию гарантом суверенитета и территориальной целостности Персидского государства в противовес царской России. Поэтому и те и другие назвали конвенцию 1907 г. «союзом с дьяволом». Как пророчески писала одна иранская националистически настроенная газета, Россия выиграла от соглашения, а Британия «обманула Персию», когда она (Британия. — Е.С .) перешла на сторону «врагов цивилизации и справедливости» [1218]. Спринг-Райс, в то время посланник в персидской столице, жаловался Грею, что все местные жители называют англичан ренегатами, которые «предали народ Персии» [1219].

Восприятие этого «шедевра государственного управления», по выражению одного царского чиновника [1220]9, английской и русской общественностью также имело отличия. В первом случае хор адептов политики Грея не мог заглушить голоса ее непримиримых оппонентов, особенно в Индии и других заморских территориях. В то время как большинство газет поддержало конвенцию, часть известных политических и общественных деятелей выступили с критическими замечаниями. Среди сторонников выделялась Таймс, которая в редакционной статье от 2 сентября 1907 г. одобрила документ, указав, что «мир в Азии и перспектива последующего сокращения тяжелой военной ноши Индии стоят некоторых жертв». Автор статьи выражал убеждение, что «она (конвенция. — Е.С .) встанет в ряд важнейших инструментов обеспечения мира во всем мире» [1221]. По мнению другого влиятельного печатного органа — Спектейтора , конвенция положила конец дальнейшему проникновению России в регион Персидского залива, завершив тем самым «кризисный период длительной нервозности относительно русских замыслов» [1222]. «Прежде всего, газеты подчеркивают ее большое историческое значение, потому что установлен определенный modus vivendi в Центральной Азии, — докладывал Поклевский-Козелл из Лондона в Петербург 2 октября того же года, — они также выражают надежду, что этот акт дипломатии кладет конец политики взаимного соревнования и недоверия, когда обе стороны постоянно подозревали друг друга в амбициозных замыслах и делали все возможное, чтобы противодействовать шагам друг друга» [1223].

Дельцы лондонского Сити также поддержали англо-русское соглашение. В начале 1908 г. Имперский банк Персии проинформировал Форин офис о полном одобрении статей соглашения, касающихся государства шаха [1224]. Именно о такой реакции писал Грей в послании Никольсону 24 февраля 1908 г.: «Люди здесь (в Англии. — Е.С .) не думают, что конвенция, как отдельная сделка, достаточна хороша: но они будут удовлетворены, если она приведет к общему дружественному отношению России к нам. Надеясь и ожидая это, они сердечно одобрили конвенцию, и России следует не разочаровать их» [1225].

Это мнение в целом разделялось многими ведущими политическими обозревателями. Упоминавшийся ранее Э. Диллон отмечал в солидном журнале Контемпорари Ревью : «Достижение сэра Артура Никольсона, далеко идущее и выгодное по своим результатам, заслуживает большего признания, чем успешная военная кампания. Обобщая все преимущества, которые оно имеет для нас, можно по справедливости сказать, что оно разрешило весь спектр англо-русского конфликта на Среднем Востоке, обеспечило безопасность всем британским концессиям на территории русской сферы влияния в Персии и лишило другие государства способности вызвать у нас внезапную панику, предотвратив кровавую войну между британским и русским народами» [1226].

Вполне понятно, что эйфория царила в рядах правящей либеральной, а не оппозиционной консервативной (юнионистской) партии. Как справедливо заметил П. Кеннеди, большинство либералов были увлечены перспективой сокращения затрат на военные цели, включая дорогостоящие мероприятия по реорганизации англо-индийской армии. Кроме того, они ожидали экономического эффекта от налаживания трехстороннего сотрудничества между Великобританией, Россией и Францией [1227].

Отвечая тем аналитикам, которые полагали, что изоляция Германии — главная цель освобождения двухсторонних отношений от «нагромождения прежних завалов», еще один публицист, скрывший свою фамилию под псевдонимом Калхас, писал в популярном журнале Фортнайтли Ревью , что нет и тени правды в предположении о конструировании какой-то коалиции, поскольку конвенция просто уравняла баланс сил в Евразии [1228]. Однако, помимо далеко идущих геополитических расчетов, в утверждении о скрытом антигерманском духе соглашения все же присутствовала доля истины, поскольку Бенкендорф сообщал в Петербург, что Грей и либеральный Кабинет равно опасались как коллапса царского режима, так и его внезапного превращения в военную диктатуру, возглавляемую деятелями, которые симпатизировали бы немцам. В последнем случае, исчезала бы всякая возможность для Великобритании достичь всеобъемлющего взаимопонимания с Россией [1229].