Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

После катастрофы у Ширнесса «больше всех растерялись и удручились те, кто начал войну, нападал на оппонентов, заявляя, что это люди, не заботившиеся об общественных интересах, о чести и славе нации, кто говорил о голландцах с презрением, будто с ними не воюют, а просто бьют палкой» [7, V, 251 ]. Когда угроза голландского вторжения отступила, при дворе поползли новые слухи: возражая против внеурочного созыва парламента, канцлер подталкивает короля к незаконным сборам, что в свое время стало главной причиной недовольства Карлом I. Ситуацией пытался воспользоваться Бекингем, к удивлению Кларендона, возвративший доверие короля, несмотря на то, что «вел себя по отношению к нему гораздо хуже, чем требовали обязательства и благоразумие. Он позволил себе говорить о дворе, правительстве и самой персоне короля так, как не дозволено никому». На время канцлера спасло то, что 1 июля в Бреде был подготовлен проект мирного договора. В Лондоне решили: хотя основные береговые укрепления восстановлены, и опасности новой атаки на Англию нет, продолжать войну невозможно. 21 июля был заключен мир с Голландией и ее союзницами, Францией и Данией. Канцлер не стесняясь, писал, что заслуга в этом принадлежала ему. Отставка была отложена, но на очень короткое время. Лондон заключение мира не праздновал: все понимали, что страдания и жертвы военного времени оказались бессмысленными. Виновник должен быть найден!

Так Кларендон определил для себя стратегию выживания в годы второй эмиграции во Франции. Не сдаваться, не опускать руки, отдать последние силы, дарованные Господом, для того, чтобы защититься от обвинений, для творчества.

Кларендон назвал 1667 год «фатальным, годом бедствий, положившим конец его величию». Говорят: смерть не приходит одна. За потерей внуков пришел черед жены, неожиданная смерть которой стала для него настоящим горем. Судьбу внуков Френсис, видимо, переживала сильнее, чем муж. У нее усилилось недомогание, во второй половине июля ее отправили для лечения на воды в Танбридж, курорт, расположенный в сорока милях от Лондона. Доктора ожидали скорого выздоровления, однако ее состояние ухудшилось, и 6 августа леди Кларендон привезли в новый лондонский дворец. Она впала в беспамятство и скончалась 9 августа. В автобиографии Хайд писал о великой скорби от «внезапной, неожиданной и невосполнимой потери, которую у него не было мужества вынести». 17 августа леди Френсис похоронили в Вестминстерском аббатстве. В эти же дни Карл II посетил Кларендона, чтобы принести ему свои соболезнования. Но еще через десять дней к нему прибыл герцог Йоркский и в большом волнении сообщил: опасаясь, что парламент объявит импичмент канцлеру, король требует, чтобы тот сдал государственную печать. Кларендон отверг это предложение: не чувствуя себя ни в чем виновным, он не боится суда парламента. Возможно, король некоторое время колебался, но история приобрела громкую огласку, и все враги канцлера требовали от монарха жертвы, которую он был не прочь принести. 26 августа Кларендон добился аудиенции у Карла II, проходившей в присутствии герцога Йоркского. Она длилась два часа, король, по словам Хайда, был озабочен и нерешителен. Канцлер убеждал его, что уступить парламенту в таких обстоятельствах означает нанести невосполнимый урон монархии. Он приводил исторические примеры, восходившие к Ричарду II, но когда было упомянуто имя леди Кастлмейн, Карл в ярости покинул помещение. Это была их последняя встреча. Когда Кларендон покидал Уайтхолл, из открытого окна за его унижением с торжеством наблюдали фаворитка и Арлингтон. Хайд якобы успел сказать ей: «Это вы, Мадам? Молитесь и помните: если живешь, то состаришься».

Старый товарищ Хайда Эвлин счел нужным поддержать его, посетив 27 и 28 августа. Канцлер «был расстроен. Парламент обвинял его, и у него были враги при дворе, особенно шуты и дамы для удовольствий, потому что он мешал некоторым из них, стоя на их пути. Я бы мог назвать главные имена. Правда состоит в том, что во времена величия он прибрел мало друзей среди пострадавших за роялистское дело, защищая прежних мятежников. Не будучи великим юристом, он поддерживал дела нации, по форме и сути, с большей твердостью, чем это делали бы некоторые другие. Он был моим близким добрым другом во всех ситуациях» [13, I, 408 ]. На следующий вечер Эвлин вновь обедал у него. За столом присутствовало двое дворян из хаусхолда канцлера, и дайэрист не преминул констатировать, что многие друзья и сикофанты уже предали его. 30 августа государственный секретарь Моррис привез печать в Уайтхолл.