Рустам Рахматуллин - Две Москвы. Метафизика столицы

Церковь возводилась вместо деревянной Богородице-Рождественской, сгоревшей в 1648 году. Причт и приход просили государя повелеть о храмоздательстве иного посвящения, во имя Неопалимой Купины. После пожара кирпичное строительство в такое имя было говорящим жестом: храм возводился как неопалимый. Больше того, как первый на Руси Неопалимовский. На это обращал внимание царя сам иерусалимский патриарх Паисий, поддержавший челобитную прихода перед своим отъездом из Москвы. «А мне, – писал царю Паисий, – богомольцу твоему, о том ведомо учинилося, что, Государь, тое церкве святыя Неопалимыя Купины в Руси нет, а велми по достоянию быть достоит.» Царь отпускал большие деньги до 1652 года, когда постройка, вероятно, завершилась.

Тимм В.Ф.

Московский дворик у церкви Рождества Богородицы в Путинках. 1844. ГИМ. Справа – придел Неопалимой Купины

Однако церковь снова стала Богородице-Рождественской, с приделом Неопалимой Купины под собственным шатром. Об этом ли приделе как отдельном храме говорилось в челобитной, или для преемственности посвящения еще раз изменился общий замысел, неясно. Видя энциклопедически узорочный, пластически заявленный вперед Неопалимовский придел, можно предположить, что он был первой очередью стройки. Но нет, единовременность и целокупность здания доказаны. И это важно.

Ибо многоверхая, с мерцающим числом шатров путинковская церковь есть зримый образ Купины. Теперь важны не ракурсы, а сумма, слитное движение, чтобы слагаемые умных чисел, способных сообщать оттенки смысла, теряли счет в огненном пламени самого смысла, Слова. Когда статичный в дальних перспективах силуэт вдруг начинает превращения перед приблизившимся путником; когда шатры, как языки огня, сливаются в один язык и снова разделяются, – это горит неопалимый куст Хорива. И Бог взывает к путнику, как к Моисею: «Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста…» (Исход, 3: 4).

Метафора, предложенная Кржижановским, полнится смыслом, исполняется, и в этой полноте сгорает ее насмешливость. Оказывается, из средокрестья мнимой городской бессмыслицы взывает Бог, и путь, исход из рабской путаницы начинается по Его слову, по Ему ведомому смыслу и во главе с Ним.

Веничка вышел на Савеловском, выпил для начала стакан зубровки, на Каляевской стакан кориандровой, а на улице Чехова (то есть на Малой Дмитровке) – два стакана охотничьей. И пошел в центр, потому что у него всегда было так: когда он искал Кремль, то попадал на Курский вокзал, а ему ведь, собственно, и надо было идти на Курский вокзал, а не в центр, а он все-таки пошел в центр, чтобы на Кремль хоть раз посмотреть: все равно ведь, думал, никакого Кремля не увидит, а попадет прямо на Курский вокзал.

Двоение мечты на Кремль и Петушки подстерегает Веничку в Путинках, где его поэма попадает в путаницу слов и на распутье смыслов.

В Путинках, из Путинок поэма смотрит тенью, если не пародией, библейского Исхода. Веничка исходит из египетского рабства кабельных работ и достигает высоты, где объявляет сам себе цели дальнейшего пути. Сбивчиво объявляет сбивчивые цели: Кремль или вокзал. Вокзал на Петушки, где не смолкают птицы днем и ночью, где зимой и летом не отцветает жасмин, где на перроне ждут рыжие ресницы, опущенные ниц. Вот почему в стакане Ханаанского бальзама есть каприз, идея, пафос и метафизический намек. Мечтаемые Петушки становятся намеком Ханаана, Земли обетованной. Прозрачнейшим намеком, не в пример коктейлю, подменяющему ханаанские же молоко и мед.

Но из названия поэмы следует, что именно Москва есть Петушки. А из дальнейшего – что в Петушках находятся искомый Кремль и даже памятник Минину и Пожарскому. Морок Путинок, в котором забываешь, что и где ты пил, во благо себе пил или во зло, – этот морок может вместить в себя Курский вокзал и целиком поездку в Петушки, пока…

Пока герой влечется со Страстного холма по Тверской улице, к заветному Кремлю.

В долине Неглинной, у места, где спуск по Тверской завершается перед Кремлем, с годуновских лет существовала церковь Моисея Боговидца. Когда вокруг нее устроился одноименный монастырь, главный престол был освящен во имя Благовещения; но московский обиход стоял на старом имени, присвоенном приделу. Несовпадения такого рода часты и всегда существенны: путинковскую церковь называли то Рождественской, а то Неопалимовской. Редко другое – посвящение какого бы то ни было престола пророку Моисею. Монастырь образовался в 1647–48 годах, в самый канун строительства путинковского храма. Неопалимой Купине и Моисею Боговидцу празднуют одним числом, 4 (ныне 17) сентября.