Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Но роман не набрал метафизической высоты по другой причине. Вот как об этом рассказывает сам автор:

В 1967 году «Зрелища», даже не обремененные прямой метафизикой, были зарублены на расширенном заседании ленинградского отделения издательства «Советский писатель». Даниил Гранин представил внутреннюю рецензию на рукопись, начинавшуюся словами: «О чем роман Игоря Ефимова. Не знаю». Это «не знаю» явно указывало на наличие «неуправляемого подтекста», и издательство с облегчением отклонило опасный опус.

Многие современники упрекали Гранина в моральной ловкости, двоемыслии, но в данном случае следует целиком согласиться с его оценкой. Интересно, что у автора есть и другая версия «невыхода» романа. Ефимов озвучивает ее в послесловии к журнальной публикации «Зрелищ» в «Звезде» в 1997 году. Там нет упоминаний Гранина. Теперь все дело заключалось в желании автора убить своего персонажа. И речь идет не о «дяде Филиппе». Разошедшийся не на шутку писатель замыслил уморить главного героя – Сережу. Его должен был убить модный тогда менингит. Подобный ход выдавал в сочинителе отчаянного вольнодумца: «Смерть молодого человека в советской стране была явным нарушением порядка. Разрешить выход такого романа было невозможным по цензурным соображениям». Еще интереснее, что в тексте романа Сережа почему-то не умирал. Подобный казус Ефимов объясняет потерей в редакциях «полной версии» романа. Честно говоря, аккуратный и въедливый Ефимов не производит впечатления человека, отдающего в издательства единственную «неподцензурную» версию романа. Складывается впечатление, что постепенно и сам автор понял смысл слов Гранина о его романе. Он не издается в эмиграции, а публикация на родине состоялась спустя тридцать лет после написания.

Думаю, что невыход романа «Зрелища» весомо укрепил, вернее, не дал разрушить писательскую репутацию Ефимова. Парадокс внешний, но внутренне закономерный. Вторичность «Зрелищ» заставляет вспомнить знаменитое изречение ослика Иа «Какое жалкое зрелище!» из отечественного мультфильма. В напечатанном виде роман мог только повредить. В ненапечатанном виде он заметно выигрывал. К тому времени количество ненапечатанных вещей многими стало восприниматься как своего рода знак качества. Тон задал Солженицын с громкими запретами его текстов, публикаций, постановок. Публика внимательно следила за колесами, наматывавшими круги от корпуса к корпусу, путь которых освещала лишь крохотная свеча на ветру.

Ефимов утверждает, что подпольная слава пришла и к его «запрещенному роману». Автор свидетельствует: «Положительные и даже восторженные отклики доходили до меня в виде коротких реплик или телефонных звонков». Да, хорошо, но лишено убедительности. Как можно в «короткой реплике» отразить всю глубину – реальную или кажущуюся – немалого по объему романа? Думается, что тот же Лев Николаевич одаривался отзывами куда более богатыми, чем: «Старик, ты гений!» или «Плотно пишешь…» Требуется деталь, и мемуарист дает деталь: «Кирилл Косцинский и Ирма Кудрова (тогда – редактор в журнале „Звезда") устроили интимный ужин в мою честь, на котором говорили только о романе». Звучит двусмысленно, но обойдемся без скабрезностей. Участие Кудровой в интимном мероприятии можно объяснить профессиональными причинами: отсрочка на тридцать лет публикации «шедевра» – действительно повод для небольшого праздника. Но что забыл на нем Кирилл Косцинский? Мы уже встречали его имя, приведя его воспоминания в связи с «делом Кочетова». Косцинский – одна из колоритных фигур литературного Ленинграда того времени. Профессиональный военный Кирилл Владимирович Успенский успел до войны закончить пехотное училище, а уже после ее начала – военную академию. Он храбро воевал, был ранен, награжден, участвовал в разведывательных операциях за линией фронта. В литературу он пришел, демобилизовавшись, закончив службу в звании подполковника. Тогда он и выбрал для себя псевдоним «Косцинский». Писал он, конечно, о войне. Например, его повесть «Если мы живы» вышла в 1957 году в тематической серии «Библиотечка военных приключений». Но приключения не оставили Косцинского и в мирное время. Будучи фрондером по характеру, он всячески подчеркивал свою «антисоветсткость»: встречался с иностранцами, слушал и пересказывал забугорные вражеские радиостанции, читал запрещенную литературу. В общем, клеветал. Нужно сказать, что оппозиционность подполковника в отставке носила немного опереточный характер. Довлатов писал в эмиграции: