Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Он тогда читал куски из «Зоны». Кончил читать, и все стали бурно восхищаться. А я, помню, сидела в каком-то недоумении: все-таки мне странным показалось, что вот это, наверное, первый случай в русской литературе, когда писатель описывает заключенных не изнутри, а снаружи, когда позиция писателя – не заключенного страдальца, а охранника.

Хорошо, Беломлинская – взгляд несколько со стороны, как на Довлатова, так и на его прозу. А вот слова профессионала в литературе, связанного с писателем многолетней дружбой. Андрей Арьев – прозаик, критик, в будущем соредактор «Звезды». Из его интервью Николаю Крыщуку в петербургской газете «Дело»:

– Насколько мне известно, ни Валерий Попов, ни Андрей Битов здесь, на родине, не ценили Довлатова как писателя. У тебя тоже так было? Или ты уже в Ленинграде оценил его литературное качество?

– В общем, да. После того, как он вернулся из армии и написал «Зону». До этого в нем было слишком много самоценного юмора, чтобы расценивать его серьезно. Видимо, так к нему и относились окружавшие его литераторы. Плюс к тому он был моложе всей тогдашней питерской когорты, прорвавшейся вперед. Моложе Попова, Битова, Грачева, Вахтина, даже меня немного моложе.

Вызывает уважение честность Арьева, который не стал «подробно вспоминать» о своей высокой, не совпадающей с мнением большинства, оценке прозы Довлатова. А она в отличие от многих «друзей и почитателей» писателя, ставших таковыми после его смерти, – реальна. Об этом Довлатов пишет в одном из писем в конце 1980-х, обсуждая вопрос о своих публикациях на родине:

В ленинградском журнале «Звезда» с некоторых пор заведует отделом критики Андрей Юрьевич Арьев, мой старинный друг, который еще 25 лет назад интересовался моими писаниями.

О различии в поколениях я уже говорил, и здесь также могу согласиться с мнением Арьева. Но вот загадочное высказывание по поводу «самоценного юмора», которого оказалось «слишком много», требует перевода или хотя бы толкования. Можно предположить, что в такой несколько неуклюжей формулировке Арьев пытается сказать, что в человеческом измерении писатель казался интереснее им написанного.

Уже в начале писательского пути Довлатов не попадал ни в один из двух актуальных трендов эпохи: «молодежную прозу» или «новомировскую прозу». Но в любом случае попытка с «Новым миром» – тактически правильный ход. «Бросок на Москву» как попытка преодоления узости ленинградской литературной жизни. В душноватых мемуарах Дмитрия Бобышева есть хорошее объяснение ее особенности на примере одного из ленинградских классиков:

Геннадий Гор. Прозаик-фантаст, пишет для юношества, с сочувствием относится к литературной молодежи. Отнюдь не какой-нибудь идеологический мракобес, но, конечно, советский писатель: долбаный, дрюченый, «проваренный в чистках, как соль», – добавим из уже найденного нами тогда Мандельштама. И – что он может сделать для Вольфа, например? Или – для Наймана, начавшего пером любопытствовать в прозе? Рейн, кстати, тоже пустился повествовать и рассказывать о своих камчатских шатаниях не только в стихах. Да и я сочинил несколько безыдейных опусов в духе Олеши. Вряд ли этот робкоголосый Гор заступится за нас, загнанных в темный угол. Его и до «Литгазеты»-то не допустят. Он может лишь угостить нас чаем с печеньем, что он и делает.

Кстати, на жизнь Довлатова тихий Гор опосредованно оказал нешуточное воздействие. С приемной дочерью писателя – Людмилой Рябушкиной – связал свою судьбу Донат Мечик после ухода из семьи.

Вольф, как помним, отказавшись от чая с печеньем, решил проблему с помощью «дружбы с Олешей». Московский литературный мир был сложнее и перспективнее. Множество издательств, журналов позволяли лавировать, «искать свое и своих» даже молодому автору. Опека со стороны «старшего товарища» ускоряла процесс вхождения в литературу. Ситуация в Ленинграде была принципиально иной. После всех «усушек» и «утрясок» ленинградские писатели остались только с двумя полноценными журналами: «Звездой» и «Невой». При этом «Нева» появилась только в 1955 году. На 1958 год в ЛО СП СССР состояли 314 человек при общей численности членов СП в 4801 человек. Такая концентрация творческих кадров не могла не привести к трудностям на пути к печатному слову даже у профессиональных писателей. Давайте учтем, что небогатыми печатными ресурсами ленинградцы должны были по необходимости делиться с «классиками со стороны». Так, на страницах «Невы» появились вторая часть «Поднятой целины» Шолохова, «Лезвие бритвы» Ефремова. Отличались тиражами и издательства. Напомню, что первая книга Ефимова вышла в 1964 году в ленинградском отделении «Детской литературы» тиражом в 30 000 экземпляров. В московском «материнском» издательстве мы встречаем совсем другие числа. Близкий 1962 год. Сборник Юрия Томина «Атлантида» – 100 000 экземпляров. Неплохо, а бывает еще лучше. «Баранкин, будь человеком!» Валерия Медведева – 150 000 экземпляров. При всей внешне громкой славе Ленинграда, ленинградские писатели находились в положении, не слишком отличающемся от писателей в каком-нибудь крупном областном центре.