Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Публике молодого автора представлял Владимир Соловьев – ленинградский критик, вскоре переехавший в Москву. Их дороги пересекутся спустя двадцать лет, когда Соловьев поселится в том же районе Нью-Йорка, что и Довлатов. Показательно, что с Соловьевым знакомит Довлатова именно Ефимов. Об этом Довлатов упоминает в письме от 31 августа 1983 года, опубликованном в «Эпистолярном романе»:

Вожусь я, разумеется, не только с джентльменами… Соловьева видел за пять лет – три раза, провел с ним в общей сложности – час, считаю его штукарем и гнидой, но, хочу напомнить – унаследовал его знакомство – от Вас.

Выступление же Довлатова зимой 1967 года прошло с успехом. Автор в частности читает рассказ «Чирков и Берендеев»:

К отставному полковнику Берендееву заявился дальний родственник Митя Чирков, выпускник сельскохозяйственного техникума.

– Дядя, – сказал он, – помогите! Окажите материальное содействие в качестве двенадцати рублей! Иначе, боюсь, пойду неверной дорогой!

– Один неверный шаг, – реагировал дядя, – ты уже сделал. Ибо просишь денег, которых у меня нет. Я же всего лишь полковник, а не генерал.

Уже в эмиграции Довлатов «пересобрал» рассказ, включив эпизоды из него в повесть «Наши». Выступление закончилось, Довлатов общается с поклонниками, без следа, как отмечает Штерн, «надменности и высокомерия».

Я тоже пробилась к нему и спросила:

– Вы могли бы дать мне почитать другие рассказы?

– Да, да, конечно.

Он ринулся в зал, опрокинув на ходу стоящий в проходе стул, и через минуту появился со своей папкой.

– Вот, пожалуйста. Если понравятся, звоните в любое время дня и ночи, если не понравятся, – не звоните никогда. И не потеряйте, и не порвите.

Далее следует монолог Довлатова. Трудно сказать, насколько он «фактичен» (будем надеяться на сохранившуюся память автора, которой она так хвалилась), но несомненно, что он «довлатовский» по духу:

Я хочу, чтобы вы знали: кроме литературы, я больше ни на что не годен – ни на политические выступления, ни на любовь, ни на дружбу. От меня ушла одна жена и, наверно, скоро уйдет другая. И правильно сделает. Я требую постоянного внимания и утешения, но ничего не даю взамен. Ваше мнение очень для меня важно, потому что я испытываю к вам доверие. Вы так смеялись, когда я читал. Но упаси вас Бог довериться мне. Я – ненадежен и труслив. К тому же пьющий.

Есть в сказанном элемент рисовки, некоторой игры на публику во всех смыслах слова. Но вся жизнь Довлатова подтвердила и показала наглядно – литература его главный и единственный выбор. В нем удивительно цепко и органично соединялись два вроде несводимых друг к другу начала: ощущение необходимости своего писательства и сомнение в своем таланте. Нужно признать, что окружающие всячески поддерживали сомнение. То, что могло сыграть в пользу первого, зачастую попросту не замечалось. После вечера в декабре сразу в январе 1968 года Довлатов участвует в коллективном проекте – вечере творческой молодежи Ленинграда. В поэтической части выступили Галушко, Городницкий, Уфлянд, Кумпан; прозаический раздел представляли Попов, Марамзин, Довлатов. Публике Довлатов представил уже обкатанный материал – «Чиркова и Берендеева». Естественно, что центральное выступление вечера – Бродский, читающий свои стихи. Его выход к публике должен был ударно завершить встречу. Публика отреагировала верно. По свидетельству очевидцев: «На вечере его выступление затмило все: он почти кричал – такая была вложена в его речь интенсивность переживаний. Принимали восторженно». И еще: «Дали Цаава, моя подруга, вспоминала, что Иосиф декламировал таким нервным и напряженным голосом, что она непроизвольно закрыла глаза».

«Неравнодушная общественность» не могла закрывать глаза и отреагировала заявлением от лица руководства литературной секции Ленинградского клуба «Россия» при обкоме ВЛКСМ.

Его авторы отметили общую нездоровую атмосферу вечера с момента его начала:

Что же мы увидели и услышали?

Прежде всего, огромную толпу молодежи, которую не в состоянии были сдерживать две технические работницы Дома писателя. Таким образом, на вечере оказалось около трехсот граждан еврейского происхождения. Это могло быть, конечно, и чистой случайностью, но то, что произошло в дальнейшем, говорит о совершенно противоположном.

Понятно, что две технические работницы не могли противодействовать и тому, что творилось на сцене:

Владимир Марамзин со злобой и насмешливым укором противопоставил народу наше государство, которое якобы представляет собой уродливый механизм подавления любой личности, а не только его, марамзинской, ухитряющейся все-таки показывать государству фигу даже пальцами ног.