Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Ретроспективно Ефимову не хочется признаваться, что эмиграция, затеянная под лозунгом покорения «умов и сердец», полностью провалилась. Поэтому в ход идут банальные рассуждения о том, что после падения коммунистов к власти придут «поклонники Гитлера» и «мафиозные группы». Ефимов «воспроизводит» свое настроение:

Мысли эти повергали в настроение грустной безнадежности. Они убивали надежду на перемены к лучшему, и жизнь тускнела и увядала на глазах.

Щепотка элегии и тавтологии странно смотрится на фоне рассказов о движении писателя Ефимова от одного успеха к другому. К ним мы причислим издание «Свергнуть всякое иго». Тираж – триста тысяч экземпляров. Реакция со стороны критики и читателей нулевая. Ее отсутствие автор также объясняет необычно:

Она была опознана как товар, годящийся для сбыта на черном рынке, через книжных барышников, по цене, значительно превышающей официальные рубль пятьдесят. Продавцы не спешили предлагать ее покупателям, а придерживали для распределения между знакомыми и деловыми клиентами.

Другими словами, на «черном рынке» возникла новая валюта – серые политиздатовские томики с портретом Джона Лилберна. Жаль, что Ефимов не домыслил курса: сколько томиков шли на обмен, допустим, джинсов Levi’s? Каковы были биржевые колебания между «Современным польским детективом» и «Свергнуть всякое иго»? Загадка исчезновения книги решается просто. Она, не вызвав особого интереса, тихо легла на книжные прилавки или была поставлена между другими «пламенными революционерами» на библиотечные полки.

В год отъезда Ефимов успел выпустить очередную детскую книгу. В ней собраны старые известные повести с относительно новой «Пургой…». Тираж издания – сто тысяч экземпляров. Непосредственно готовясь к отъезду, Ефимов не только не прерывает связей с «Детской литературой», но и пишет заявку на очередную книгу. На всякий случай. Заключается договор. Герой новой книги – Томас Джефферсон. Редактор книги – знакомый нам Николай Крыщук. О возможной эмиграции Ефимова начинают ходить неясные слухи. Редактор желает объясниться с автором, чтобы не ставить в неловкое положение издательство:

В этот раз он сказал больше, чем за все наши предыдущие встречи. Как быть? Ходить по инстанциям и объяснять, что он не собирается уезжать? Но это все равно, как если опровергать слух, что ты голубой. Все равно не поверят. Но я-то должен ему поверить. У него на попечении четыре женщины (две дочери, жена и бабушка жены). Разве он сумасшедший, пускаться с ними в неизвестность? Кроме того, русский писатель может уезжать за границу только для того, чтобы там умереть. Вне стихии уличной и трамвайной речи писать современную прозу невозможно.

Хорошо сказано, с душой. Заявку утвердили, а вскоре стало известно, что Ефимов уезжает. Он вернул полученный аванс и подписал на прощанье Крыщуку книгу: «Вам, быть может, лучше удастся прижиться на ниве российской словесности».

В середине-конце 1970-х поток уезжающих из страны усилился. У каждого был вроде бы свой повод для эмиграции, но в целом можно выделить несколько причин. Первая из них – экзистенциального толка. Семидесятые – эпоха зримого благополучия, которое имело один существенный недостаток. Был хорошо понятен его предел. Каждый понимал, что ему полагается – состав набора и время получения. Последнее – не метафора. К красным дням календаря выдавались/выкупались праздничные наборы с дефицитными товарами. Наборы были разные: все зависело от статуса получателя. Например, профессору вуза полагалась банка красной икры, а доценту – только коробка со шпротами. При этом все знали состав очередного набора. В условиях рассасывания идеологической основы советского общества подобные меры поощрения вызывали невольное раздражение. Возникало чувство социальной тесноты. Запад выбирался не как антитеза миру развитого социализма, а как что-то иное, не имеющее даже политической окраски. Можно предположить, что к числу этих уезжающих относилась и жена Довлатова. В книге «Довлатов», составленной Анной Коваловой и Львом Лурье, приводятся слова вдовы писателя:

Я наконец решила рискнуть. Устав ждать, я категорически заявила, что так жить больше не буду, и мы с Катей стали собираться в путь. Конечно, тогда ни в чем нельзя было быть уверенной. Приедет Сережа к нам или не приедет, я не знала. Прощались мы по-серьезному. Но у меня уже больше не было сил на такую жизнь. Мне ужасно хотелось что-то поменять. Я просто устала. Мне казалось, что, пока я еще в состоянии, я должна попробовать начать какую-то другую жизнь. Ведь у меня не было никаких особых претензий. Все, что было нужно, – это кардинальная перемена. И эмиграция предоставила мне возможность этот план осуществить.