Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Вместо того, чтобы планомерно отслеживать и фиксировать возможные колебания автора, Валерий занялся банальным крохоборством: прихватывал мармелад в коробочках, который выдавали за завтраком, собирал коллекцию фирменного гостиничного мыла. Но самое главное отступление от морального облика советского писателя – Валерий собрал внушительную коллекцию порнографии, с которой и погорел при прохождении таможенного контроля в Шереметьево:

Таможенники, довольно вежливо пропустив пять-шесть человек и весьма небрежно просмотрев их чемоданы, как звери набросились на Валеру, когда дошла до него очередь. Порнография с него сыпсалась, как рыжие листья под осенним ветром. Из чемоданов, из карманов, из рукавов, из-за пазухи, и конца обыску видно не было. Мне было глубоко его жаль, но я не мог оторваться от гнусного и унизительного этого зрелища.

Выяснив глубину нравственного падения Валерия В., автор переходит к его следующим грехам. Из пристрастия к порнографии как-то неожиданно вытекает провокация в отношении Михаила Хейфеца, которого растленный эротоман якобы сдал. Хейфецу вменялась работа над собранием сочинений Бродского. Да, тем самым – составленным Карамзиным. Как видите, наше повествование обладает всеми признаками романа. Сюжетные линии вроде бы расходятся, но потом неожиданно соединяются в новой точке.

Соловьев продолжает встречаться с кураторами. Цель по сути единственная – благородная – разоблачение Валеры, его низкого морального облика. Но тут в тексте встречается странная нестыковка. Очередной «Борис Павлович» сетует на низкое качество человеческого материала, с которым приходится иметь дело:

– Вы же к нам, Владимир Исаакович, не идете работать по чистоплюйству своему! Разве мы выбираем? Мы канючим, унижаемся! А с Валерой В. нам просто повезло: сама рыбка шла, грех было не взять! Сам просил, чтобы взяли, умолял, все стокгольмскую свою историю замаливал – и по сю пору…

Тогда из сказанного вытекает, что контакт или сотрудничество с органами – результат неудачного провоза порнухи и, соответственно, не было никакой слежки за Владимиром С. и Еленой К. со стороны Валерия В. Роман Соловьева вызвал некоторый эффект на родине. В газете «Ленинградский литератор» появился ответ Валерия Воскобойникова «Открытое письмо писателя Валерия Воскобойникова „Мой ответ майору Соловьеву"». В нем дана новая трактовка событий. Да, был порнографический журнал, который обнаружили у Воскобойникова бдительные таможенники. Но он принадлежал Соловьеву, попросившему Воскобойникова по-дружески помочь пронести через таможню «глоток свободы». После этого Воскобойников вынужденно пошел на контакт со спецслужбами. По мнению автора письма, Соловьев, как раз выполняя поручение органов, организовал провокацию с порножурналом. Спустя годы Михаил Хейфец выпустил книгу «История одного политического преступления», в которой попытался представить свою версию событий. Но она только запутывает, хотя автор неожиданно признает версию Воскобойникова правдоподобной:

Воскобойникову я, признаюсь, поверил. Во-первых, сама по себе постановка мизансцен, действительно, есть истинное увлечение людей из славных органов. Оперативники в принципе рождены для постановок и разыгрывания театральных спектаклей в жизни (в конце концов, кажется, Маркус Вольф, шеф разведки ГДР, высказался, что суть работы разведчика есть влезание кому-то в доверие и как следствие – предательство доверившегося тебе субъекта! Лучше не определишь суть этой профессии – что «разведчика», что «шпиона»). Валерин вариант дал, по крайней мере, внятное объяснение, почему в романе резидент мог обсуждать поведение сексота с другим осведомителем. Если Валеру вербовали с подачи Соловьева, тот изначально «находился в курсе» и таиться от него не имело смысла…

Кто-то кого-то подставляет, потом следует провокация в отношении того, кто подставил. Нужен Юлиан Семенов, чтобы разобраться в хитросплетениях давней истории. Мне кажется, что глубокое и точное понимание ситуации выразил Довлатов. Снова из характеристики Воскобойникова:

Женственная пугливость делала его игрушкой любого злодейского начинания. За каждым новым падением следовало искреннее раскаяние. И в конечном счете – полное безысходное одиночество.

Здесь та художественная правда, которая глубже и точнее любого скрупулезного исторического расследования. Порочность лимитированных благ в том, что человек готов защищать свое «особое положение», смешные по сути привилегии, чередой компромиссов, которые рано или поздно, накапливаясь, приводят к падению.