Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

28 Декабря. В полдень прибыл в Завидово, а в 5 часов вечера прибыл я в Москву.

29 Декабря. В половине 9-го утра для меня уже приготовлено было помещение в одном из домов Немецкой Слободы. У дома этого на часах стояло шесть человек. Это было небольшое кирпичное здание, комнаты со сводом, железными дверьми и железными решетками у окон. Печи в доме были не железные, а кафельные, муравленые, большие, высокие, хватающие от пола до потолка; из них одни были круглые, как башни, другие четвероугольные.

Во время путешествия из Петербурга в Москву я сделал следующие наблюдения. Обыкновенно меня помещали на царских подворьях; но там, где их не было, пристав, всегда ехавший с несколькими солдатами впереди, занимал силою дом, который ему больше нравился, приводил к моему приезду в порядок, топил, выгонял из него хозяев и завладевал всем домашним скарбом; ибо здесь нет гостиниц, в которых можно останавливаться и кормить лошадей. В случае поломки саней или порчи сбруи солдаты силою отымали у крестьян то, что было нужно, и мне ни о чем не приходилось заботиться. В России крестьяне повсюду привыкли к подобным порядкам и так боятся солдат, что охотно готовы отдать все, лишь бы избежать их побоев и брани. В санях, несмотря ни на какой мороз, мне лежалось так хорошо и было так тепло, что лучшего нельзя было желать. Когда по моему приказанию закрывали их со всех сторон, то я скорее мог жаловаться на жар, чем на холод. Люди мои тоже путешествовали самым удобным образом: у каждого из них были свои сани, снабженные прочными покрывалами и полостями. Все же перед тем, как пускаться в долгий путь, следует обзавестись своими хорошими новыми санями; ибо те, которые попадаются в дороге и которые выбираешь наспех, не так хороши и удобны, как заказываемые в больших городах. Всего от Петербурга до Москвы, на расстоянии 742 верст, 9 ямов.

Василий Гурьевич, отец мой, с братом своим Иваном, записан был в гвардии Преображенской полк, в солдаты, когда оный полк еще учрежден был от Петра Великого внове; меньшой брат его Иван умер холостой. Отец мой служа в гвардии солдатом, был в походах с Государем, в 1700 году, когда город Нарву у Шведов брали штурмом; при том штурме он ранен был тяжело: у левой руки отстрелили у него картечью три пальца, по половине каждого, большой, указательный и средний, а остались два целых, мизинец да другой подле мизинца. Государь, осматривая сам персонально своего полку раненых солдат, между которыми у отца моего висящие на жилах отстреленные пальцы отрезал сам ножницами, изволил сказать при том во утешение страждущему от раны: «трудно тебе было»! Наконец, при отставке от службы, пожаловал его капралом. Отец мой, получа отставку и излечась от раны руки своей, жил в Москве, в доме Милославского, по свойству, и по оному дому сделался знаком многим знатным господам, как-то: Долгоруким, Салтыковым и прочим. Милославской, Сергий Иванович, быв в Арзамасских своих деревнях, взял к себе близ живущую дворянскую дочь небогатую, по фамилии Аксентьеву и, не смотря на недостаток свойственника своего, а моего отца, женил его на Аксентьевой, девице Афимье Ивановне, которая произвела меня на свет. Отец мой, поживя несколько времени с моею матерью в доме свойственника своего Милославского, в Москве, который не более делал ему одолжения, как дневною пищею при своем столе, наконец, взял намерение отъехать в дом отца своего, в деревню, куда и отправился с молодою своею супругою, а моей матерью. По приезде его в свое отечество, открылось от большего брата его Петра, который был также в отставке, ненависть, вражда и сущее гонение. Мать их, а моя бабка, Афимья Павловна, была тогда уже вдовою; видя такое неустройство между детьми своими, взяла свою четвертую, после мужа своего, указную часть недвижимого имения и для жалкого состояния сына своего Василья, а моего отца, отдала ему во владение вечно одному. Петр Гурьевич, видя, что мать его свою четвертую часть отдала только одному брату его Василью, созвав свойственников и родственников своих, между которыми был тогда человек самой худые души в нашей фамилии, Михайла Артемьев сын Данилов (а сверх его фамилии прозвался он Крюк), зазвали отца моего в свое собрание и принудили его волею или неволею дать на себя запись такову, чтоб впредь ему Василью в недвижимое отца своего имение не вступаться и не бить челом, а быть довольному одним четвертым жеребьем матери своей, которое обязательство утвердили они неустойкою: кто впред зачнет просить, тому заплатить сто рублев, а запись будет записью.