Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Сентябрь. ( 1774 г. ) Приехав в Малыковку, [106]нашел оную в крайнем беспокойстве по причине в ней причиненных злодеями бедствий. Когда он, будучи в Шафгаузене, получил от егеря известие, что по завладении Саратова, отражена толпа его сыскивать и уже приближалась, то он послал повеление в Малыковку к бывшему там экономическому казначею Тишину, дворцовому управителю Шмиковскому и к унтер-офицеру саратовских артиллерийских рот с 20-ю фузелерами, бывшими у него на карауле, чтоб они, поелику уже Саратов злодеями занят и могут они свободно напасть и на Малыковку, то чтоб помянутые чиновники и унтер-офицер старались спасти дворцовую и экономическую казну и его секретные бумаги: удалясь на какой-либо на Волге близ находящийся островок, окопались и засели там, а в случае нападения, оборонялись бы до прихода наших войск. Они точно то исполнили, взяв с собою жен и именитых надежных поселян; детей же своих малолетних экономическая казначейша Тишина, опасаясь, что они будут в сокрытии на острове плакать и злодеи услышат, – нарядя в крестьянские замаранные рубашенки, оставила с их кормилицею и нянькою у надежных крестьян. На другой день рано, приехав из разбойников двое, объявили, что они из армии Батюшки; народ вмиг сбежался, принял их с радостью, и они так напились, что легли близ кружала в растяжку. Обыватели поставили вокруг их караул, и ночь прошла в глубокой тишине и спокойствии. Г-жа Тишина скучилась по детях, и по великому в селе безмолвию подумала, что в оном из неприятелей никого нет; уговорила мужа на утренней заре съездить и посмотреть детей. Сели в лодку, заклались травою и с помощью двух гребцов и кормщика благополучно пристали к берегу. Тут кормщик, изменя сказал о них злодеям, едва с похмеля проснувшимся. Они тотчас схватили мужа и жену, мучили и, неистово наругавшись над нею, допросились о детях, которых едва сыскали и принесли, то схватя за ноги, размозжили об угол головы младенцам; казначея и казначейшу, раздев, повесили на мачтах и потом, расстреляв уехали. А как после того никаких скопищ злодейских в Малыковку не приезжало, то унтер-офицер с солдатами из засады выехали, казну и письменные дела уложили в свои места. Но как слышно стало, что Державин от Голицына идет с командою, то обыватели, чувствуя свою вину, что двум пьяным бездельникам учинили предательство, схватили тех варваров, которые погубили с семейством Тишина, посадили под караул. Державин не медля учинил им допрос и нашел, что 4 человека главные были из изменников, из коих один укрылся; то остальных, по данной ему от генералитета власти, определил на смерть; а чтоб больше устрашить колеблющуюся чернь и привесть в повиновение, приказал на другой день в назначенном часу всем обывателям, мужескому и женскому полу, выходить на лежащую близ самого села Соколову гору; священнослужителям от всех церквей, которых было семь, облачиться в ризы; на злодеев, приговоренных к смерти, надеть саваны. Заряженную пушку картечами и фузелером 20 человек при унтер-офицере поставил задом к крутому берегу Волги, на который взойти было трудно. Гусарам приказал с обнаженными саблями разъезжать около селения и не пускать никого из оного, с приказанием, кто будет бежать, тех не щадя рубить. Учредя таким образом, повел с зажженными свечами и с колокольным звоном чрез все село преступников на место казни. Сие так сбежавшийся народ со всего села и из окружных деревень устрашило, что хотя было их несколько тысяч, но такая была тишина, что не смел никто рта разинуть. Сим воспользуясь, сказанных главнейших злодеев, прочтя приговор, приказал повесить, и 200 человек бывших на иргизском карауле, которые его хотели поймав отвести к Пугачеву, пересечь плетьми. Сие – все совершали и, самую должность палачей, не иные кто, как те же поселяне, которые были обвиняемы в измене. Державин только расхаживал между ими и причитывал, чтоб они впредь верны были Государыне, которой присягали. Народ весь, ставши на колени, кричал: «виноваты» и рады служить верою и правдою…

Подъезжая к сему городу Симбирску рано поутру, при выезде из подгородных слобод, встретил сего пышного генерала, с великим поездом едущего на охоту [107]. Поелику же он, по осеннему холодному времени, сверх мундира был в простом тулупе, то и не хотел в сем беспорядке ему показаться: уклонился с дороги и, по миновании свиты, приехал в Симбирск. Там нашел князя Голицына, который чрезвычайно удивился, увидя, что маленький офицер приехал сам собою, так сказать, на вольную страсть, к раздраженному, гордому и полномочному начальнику [108]. «Как», спросил он: «вы здесь, зачем?» Державин отвечал, что едет в Казань по предписанию Потемкина, рассудил главнокомандующему засвидетельствовать свое почтение. «Да знаете ли вы», возразил князь, «что он недели две публично за столом более не говорил ничего, как дожидает от Государыни повеления повесить вас вместе с Пугачевым?» Державин отвечал: ежели он виноват, то от гнева царского никуда уйти не может. «Хорошо», сказал князь: «но я, вас любя, не советую к нему являться, а поезжайте в Казань к Потемкину и ищите его покровительства». – «Нет я хочу видеть графа», ответствовал Державин. В продолжении таковых и прочих разговоров наступил вечер; и скоро сказали, что граф с охоты приехал. Пошли в главную квартиру. Державин, вошедши в комнату, подошел к графу и объявил, кто он таков и что, проезжая мимо по предписанию генерала Потемкина, заехал к его сиятельству засвидетельствовать его почтение. Граф ничего другого не говоря, спросил гордо: видел ли он Пугачева? Державин с почтением: «Видел на коне под Петровским». Граф отворотясь к Михельсону: «Прикажи привесть Емельку». Чрез несколько минут. представлен самозванец в тяжких оковах по рукам и по ногам, в замасленном, поношенном, скверном широком тулупе. Лишь пришел, то и встал пред графом на колени. Лицом он был кругловат, волосы и борода окомелком, черные, склоченые, росту среднего, глаза большие, черные на соловом глазуре как на бельмах. Отроду 35 или 40 лет. Граф спросил: «Здоров ли Емелька?» – «Ночей не сплю, все плачу, батюшка, ваше графское сиятельство». – «Надейся на милосердие Государыни», и сим словом приказал его отвести обратно туды, где содержался. Сие было сделано для того, сколько по обстоятельствам догадаться можно было, что граф весьма превозносился тем, что самозванец у него в руках, и, велев его представить, хотел как бы тем укорить Державина, что он со всеми своими усилиями и ревностию не поймал сего злодея…