Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век

Не долго оставались Крымцы в недоумении о нашем в их землю пришествии, ибо князь Потемкин, соединив все войско в Крым пришедшее при городе Карасу-Базаре, повелел великому множеству в одну кучу стекшимся мурзам, мулам и простому народу, прочесть манифест, которым по воле Екатерины II-й, они присоединяются к России…

После сего расставлены в разных местах приобретенной земли отряды войск, дабы повсюду можно было противустать Туркам, ежели бы они вздумали сделать высадку в сей полуостров, но сего не случилось, ибо Турки, коим наиболее следовало за сие вступиться, не будучи приготовлены в войне, а видя Российское ополчение повсюду изготовленное к бою, принужденными нашлись на все согласиться. Таковое бездействие на оном месте войск продолжалось до Ноября месяца, в которое время определено которым полкам оставаться в Крыму и которые отпущаются обратно в пределы России.

Полк С.-Петербургский был в числе сих последних, которому и назначено зимнее пребывание на старой Днепровской линии, в крепости Алексеевской. Позднее время, а к тому пространная степь никем не обитаемая между Крымом и помянутою линиею, делали полку нашему сей поход и трудным и опасным; в сем походе еще более я привязался любовью к русскому солдату, ибо имел довольно случаев удивляться его твердости: ежели начать с его одежды, то нельзя сказать, чтобы она была слишком тепла, бедный плащ защищал его от сильных вьюг и крепкого мороза, но при всей сей невыгоде бодрость его не оставляла. Полку должно было в Шагингирейском окопе получить провиант, но драгуны просили своего полковника, дабы оный был роздан мукою, чтобы не заниматься печением хлеба, и они согласились лучше без хлеба быть, довольствуясь приготовлением так называемой саламаты, нежели употребить несколько дней для печения оного, в которое время стужа умножится; и так мы отправились далее, имея степь вместо квартир, а умножающийся ежедневно снег служил солдату, сотворенному крепче всякого камня, вместо пуховика. Однако ж все сие преодолено и мы в половине Января 1784 года вошли в свои квартиры.

Что принадлежит собственно до меня, то сей поход будет мне всегда памятен, ибо я изведал в оном по крайнему моему недостатку великую нужду; я не понимаю, как я не потерял своего бедного экипажа, ибо у других достаточных моих сотоварищей, пали, имея овес, лошади, а мои питались подснежною травою, но уцелели; видно судьбе рассудилось меня при моей молодости и начальной службе совсем не опечалить, и от того я сохранен. При выходе из Крыма, мой карман не вмещал и пяти рублей и я, не упоминая о прихотях, нужного ничего не имел, в столь жестокий холод не из чего было себе сшить теплой одежды и один плащ, сверх моего холодного кафтана, составлял всю мою защиту и под оным-то я испытал свое крепкое сложение и что я в силах сносить; в таком случае свойственно всем северным народам себя подкреплять горячими напитками, но я при всей сказанной нужде не решился себя к оным приучать и таковым во всю мою жизнь пребыл; слабое виноградное вино составляло навсегда единый мой напиток. Во время же моего в самом Крыму пребывания, нужда моя была столь велика, что я, находясь в карауле или табуне, не редко не имел чего есть и потому садился вокруг солдатского котла и с оными едал их кашу. Солдаты воображали, что я к ним от особливой привязанности сие делал, и тем меня более любили. Должен я к моему стыду сказать, что сначала краснел сесть между их, по предрассудку в младенчестве вперенному, будто стыдно толикое фамилиарство благородного с человеком, которого высокомерие дворян назвало, не знаю по какому праву, народом черным. После, входя в лета, я уже распознал, что мы все люди рождены равно и что между простыми гораздо больше благородно мыслящих, нежели между теми, которые себя сим титулом величают…

Возвратившись в Александров, застал я своего полковника Зыкова одержимым горячкою, который чрез несколько дней после того и умер, к крайнему сожалению всего полка. В начальствование полка вступил премиер-маиор Махвилов и доказал, что ничего не может быть выгоднее как прием полка от умершего полковника; не взирая на то, что графом Салтыковым приписана была похвала полку, который он нашел во всем совершенстве, а г-н Махвилов, задобрив графского правителя канцелярии князя Салагова, такового ж грузина, каков был и сам, пустился опорочивать в полку все и показать к службе многое неспособным, так что начтено до 40 тысяч рублей на покойного и положено все его походное имущество продать на пополнение сего мнимого недостатка. Несчастный Зыков из гроба своего не мог возразить против несправедливости! Офицеры хотя и говорили, но их голос был неслышен. Сей Махвилов был человек добрый, служивой, хлебосол, но впрочем без малейшего воспитания и полагающий в деньгах все блаженство святое; жена его была также грузинка, умная женщина, но лукавая и великая ханжа. Итак, имение Зыкова, бывшее небедное, состояло в многом серебре, разных других вещах немалой цены, выставлено было в зале и с молотка на бильярде продано без малейшего зазрения совести. Г-н Махвилов многим офицерам, забравшим добро Зыкова, зажал рот, позволив нравившиеся им вещи купить за бесценок. При столь жалостном грабительстве не без смеха было, ибо когда г-жа Махвилова знаменовала себя крестом, сожалея притворно о г-не Зыкове, а муж ее с бесстыдною жадностью, когда доходило до лучших вещей, то вооружался молотком сам и тремя ударами решал покупку на свою сторону, приговаривая притом, что он все сие прочит в приданое своей дочери. При сей продаже чуть моей книги не продали, которую брал у меня г-н Зыков на прочтение; я, увидя поднятый над оною молоток, закричал, что я еще жив и что эта книга мне принадлежит. И ежели бы на оной не было моего имени, то быть бы ей под молотком…