Фернан Бродель - Структуры повседневности - возможное и невозможное

Уже один тот факт, что такие проблемы — долговременные циклы развития, общество, экономика, государство, иерархия «социальных» ценностей — оказываются неизбежны на уровне скромных реальностей материальной жизни, доказывает, что уже там история предстает со своими загадками, своими сложностями — теми же самыми, с которыми сталкиваются все общественные науки, имея дело со своим предметом. Человек никогда не сводился к персонажу, который можно было бы с приемлемым упрощением охватить весь [целиком]. Это тщетная мечта многих. Едва только его поняли в самом простом его аспекте, как человек снова утверждается в обычной своей сложности.

Да и не потому посвятил я годы работы этому уровню истории, что считал его более простым или более ясным. И не потому, что он якобы важнейший с количественной точки зрения или им обычно пренебрегает «большая» история. И не потому (хотя такое соображение и имело в моих глазах вес), что этот уровень обрекал меня на занятия чем-то конкретным в нашу современную эпоху, когда, что вполне логично, философия, социальные науки и математизация обесчеловечивают историю. Такой возврат к питающим корням соблазнял меня, но не был решающим. А разве возможно добиться хорошего понимания экономической жизни, взятой в целом, не исследовав прежде всего самые основы ее здания? Именно эти основы я желал наметить в настоящей книге, и именно на них будут построены два тома, которые следуют за ней и завершают предприятие.

С экономической жизнью мы выйдем из рамок рутины, из рамок неосознанной повседневности. Но экономическая жизнь — это снова закономерности. Древнее и прогрессивное разделение труда вызвало необходимые разграничения и контакты, которыми питается активная и сознательная каждодневная жизнь с ее ничтожными прибылями, с ее микрокапитализмом, который, едва оторвавшись от обыкновенного труда, даже еще не кажется ненавистным. А еще выше, на последнем «этаже», мы поместим капитализм с его широкой ориентацией, с его механизмом функционирования, который тогда уже казался большинству смертных дьявольским. Что общего имеет такое усложнение, спросят меня, со скромной жизнью в нижней части шкалы измерения? Может быть, все, ибо оно включает эту жизнь в свое движение. С первой же главы этой книги я старался это показать, подчеркивая перепады уровней лишенного равенства мира людей. Как раз такие неравенства, несправедливости, противоречия, большие или крохотные, оживляли мир, непрестанно его преобразовывая в верхних, единственных по-настоящему подвижных его структурах. Ибо один только капитализм обладал относительной свободой движения. В разные времена он мог предпринять удачную операцию там или тут, мог обратиться (попеременно или одновременно) к прибылям от торговли или от мануфактуры, даже к доходам от земельной ренты, от государственных займов или от ростовщичества. Перед лицом малогибких структур материальной жизни (и в не меньшей степени — обычной экономической жизни) ему дано было выбирать области, куда он желает и может вторгнуться, и те, какие он предоставит их собственной судьбе, без конца воссоздавая из своих первичных элементов свои собственные структуры и мимоходом понемногу трансформируя чужие.

Именно это сделало из предкапитализма экономическое «воображение» мира, источник или признак всякого великого материального прогресса и всех самых тяжких форм эксплуатации человека человеком. И не только по причине присвоения «прибавочной стоимости», труда людей. Но также и благодаря той диспропорции в силах и положении, которая ведет к тому, что, как в национальном масштабе, так и в масштабе всего мира, всегда имелись, в зависимости от обстоятельств, то ли место, которое можно занять, то ли сектор, более выгодный для эксплуатации, нежели другие. Какой же колоссальной привилегией было выбирать, иметь возможность выбирать, даже если на деле выбор бывал довольно ограниченным!

46— Мексика: человек уступает место стадам

51— Население мира (ХIII–XX вв.)

64— Битва при Павии

84-85— Демографические показатели в старину: крещения и погребения

87— Движение французского населения перед Революцией

125— Цены на пшеницу и овес согласно Парижскому прейскуранту

145— Режим питания в прошлом

147— Бюджет семьи каменщика в Берлине около 1800 г.

149— Заработная плата и цена ржи в Геттингене (XV–XIX вв.)

150— Два примера реальных цен на пшеницу