Фернан Бродель - Структуры повседневности - возможное и невозможное

Читатель заметит, что среди закономерностей я выдвигал на передний план те, что зависели от [характера] цивилизаций и культур. Эта книга не без причины называется «Материальная цивилизация» — то сознательно выбранный язык. В самом деле, цивилизации создают связи, т. е. порядок, между тысячами благ культуры, фактически разношерстных, на первый взгляд чуждых друг другу, — от тех, что связаны с духовной жизнью и разумом, до предметов и орудий повседневной жизни.

По словам англичанина, ездившего в Китай в 1793 г., «самые обычные орудия имеют [там] некоторые особенности в конструкции. По правде говоря, часто это легкое отличие, но оно ясно указывает, что орудия, более или менее пригодные для выполнения той же работы, что и орудия других стран, не послужили образцом одни для других. Скажем, верхняя поверхность наковальни, которая повсюду в других местах плоская и слегка наклонная, в Китае имеет выпуклую форму». И такое же замечание по поводу кузнечных мехов: «Мех выполнен в виде коробки с настолько хорошо пригнанной подвижной крышкой, что, когда эту крышку оттягиваешь назад, пустота, каковая возникает в коробке, заставляет воздух бурно врываться через отверстие вроде клапана и в то же время выходить из противоположного отверстия» {1569} . Отсюда далеко до больших кожаных мехов европейских металлургических заводов.

Это факт, что каждый мир с густым населением выработал ряд простейших ответов [на свои потребности] и обнаруживает прискорбную тенденцию держаться за эти ответы в силу инерции, одной из великих работниц истории. И тогда — что такое цивилизация, как не становление в древности определенной человеческой общности в определенном месте? Это одна из категорий истории, необходимый вид классификации. Человечество стало проявлять тенденцию к превращению в единую общность (и оно еще не достигло этого) лишь с конца XV в. До того времени и во все большей и большей степени, по мере того как мы продвигаемся в глубь веков, оно разделялось как бы между разными планетами, каждая из которых давала приют особой цивилизации или особой культуре со своим своеобразием и своим длительным по времени выбором. Даже будучи близки одни к другим, решения проблем не могли бы слиться воедино.

Длительная временная протяженность ( longue durée ) и цивилизация, эти две предпочтительные категории, требуют наряду с собой и дополнительной классификации, присущей [всем] обществам, которые также присутствовали повсеместно. Все связанное с людьми — социально: для историка или социолога то в конечном счете мысль, достойная Ла Палиса или г-на Журдена [53]. Но банальные истины тоже кое-что значат. Целыми страницами говорил я о богатых и бедных, о роскоши и нищете, о двух [противоположных] «берегах» жизни. Эти истины однообразны — что в Японии, что в Англии эпохи Ньютона, что в доколумбовой Америке, где еще до прихода испанцев очень строгие запреты регулировали ношение одежды, дабы она отличала народ от его господ. Когда европейское владычество свело тех и других к статусу покоренных «туземцев», регламентация и различия исчезли (или почти исчезли). Ткань одежды — грубая шерсть, хлопок или материя из волокна агавы (мы бы сказали, мешковина) — теперь лишь с трудом позволяла отличать их друг от друга.

Но еще более, чем об обществах (слово это, несмотря ни на что, весьма расплывчато), следовало бы говорить о социоэкономиках. Маркс прав: разве тому, кто владеет средствами производства, землей, судами, станками, сырьем, готовым продуктом, не принадлежит и господствующее положение? Остается, однако, очевидно, что одних только этих двух координат, общества и экономики, недостаточно. Государство во множестве форм, будучи одновременно и причиной и следствием, навязывало свое присутствие, нарушало отношения, вольно или невольно вносило в них отклонения. Оно играло свою, часто весомую роль в тех сооружениях, которые с помощью определенной типологии можно сгруппировать в различные социоэкономики мира: одни — с рабством, другие — с сервами и сеньерами, третьи — с деловыми людьми и предкапиталистами. Это значит вернуться к языку Маркса, оставаться на его стороне, даже если отказаться от его точных выражений или слишком строгого порядка, при котором всякое общество должно было бы плавно переходить от одной из своих структур к другой. Проблема остается проблемой классификации, проблемой продуманной иерархии обществ. И никому не уйти от этой необходимости, притом начиная с уровня материальной жизни.