Игорь Латышев - «Дух Ямато» в прошлом и настоящем

Касаясь тенденции противопоставления японской культуры другим культурам мира, японский писатель и критик, генеральный секретарь Японской ассоциации по связям с писателями Азии и Африки Курихара Юкио замечает, что в Японии «есть приверженцы идеи „японской чистоты“ — идеи безусловно реакционной и просто неправильной. Любая национальная культура— это синтез, комплекс разных культурных элементов» [4, с. 3].

Что касается художественного творчества, то одним из первых подобные веяния в духовной жизни страны почувствовал и отразил в своем романе «Семнадцатилетний» («Сэбунтин», 1961) Оэ Кэндзабуро. Герой романа, юноша, остро ощущающий свое одиночество в семье и обществе, мечтает найти дружескую руку, на которую он мог бы опереться. Эту руку ему протягивают люди крайне правых взглядов, и он обретает свой идеал в образе «бессмертного в тысячелетиях, божественного и неприкосновенного» императора. Служение этому символу; единства нации приводит героя к вступлению на путь правого терроризма.

Нельзя не заметить появление в современной японской литературе и другой чрезвычайно показательной тенденции, выражающейся в определенной трансформации темы войны. После второй мировой войны тема расчета с прошлым приняла в Японии форму антивоенного романа. В таких созданных в первое послевоенное десятилетие произведениях, как «Зона пустоты» Нома Хироси, «Огни на равнине» Оока Сёхэй, «Тростник: под ветром» Исикава Тацудзо, «Условия человеческого существования.» Гомикава Дзюмпэй, «Памятник» Хотта Есиэ, дух милитаризма, пронизывавший всю жизнь довоенной Японии, подвергся суровому осуждению. Эта литература напоминала народу о принесенных им бессмысленных жертвах во имя осуществления планов создания «Великой империи Ямато» и предостерегала против повторения ошибок прошлого. Разоблачая освященный именем императора полицейский режим, позволивший военщине развязать войну, она вместе с тем призывала ясех граждан осознать и- свою долю ответственности за трагические события недавнего прошлого. Антимилитаристскую литературу первых послевоенных лет характеризовала острота социального видения и принципиальная критика политики и устоев японского тоталитарного милитаристского государства.

Но с течением времени наряду с этой литературой все больше стало появляться произведений научно-популярной, мемуарной и художественной литературы, в которых наметилось стремление пересмотреть итоги войны в традиционном плане… Конечно, прямое повторение прежних догм воинствующего «японязма» в новой обстановке было невозможно: урок истории — был все еще слишком свеж в памяти, народа. Пример Мисима Юкио, писателя, открыто призывавшего в своем творчестве к общественной деятельности к возрождению милитаризма и тэнноизма, этого двуединого символа веры японских националистов, и. в подтверждение своих взглядов совершившего харакири, пока что остается единичным [1, с. 62–63]. Но было бы неправильно считать, что идейное наследство Мисима исчезло из культурной жизни страны. Более того, произведения Мисима продолжают переиздаваться и изучаться. Можно даже за-метить определенные шаги, предпринимаемые с целью героизации образа Мисима как «последнего самурая Японии». В 1985 г. на Каннском фестивале был отмечен одним из призов японо-американский фильм, посвященный Мисима. Четыре части этого фильма (Красота. Искусство. Действие. Перо и меч), отражающие, по мнению его создателей, этапы жизненного и творческого пути писателя, начинаются и заканчиваются повторением картины последнего дня жизни Мисима, когда он после неудачной попытки поднять путч в «силах самообороны» сделал себе харакири. В роли Мисима выступал Огата Кэи, один из самых популярных киноартистов Японии. Мисима представлен как человек, «одержимый идеями красоты и действия„неудержимого действия» [17, с. 6].

Несмотря на то что фильм не появился в японском прокате вследствие протеста вдовы писателя против показа на экране подробностей сексуальной жизни ее покойного мужа, его широкое обсуждение на страницах печати снова привлекло внимание читающей публики к личности Мисима.

В связи с 15-летней годовщиной со дня его смерти один из самых престижных литературных журналов Японии, «Бунгэй сюндзю», в числе других материалов о Мисима поместил статью Саэки Сёити, в которой автор пишет: «Когда думаешь о Мисима, на ум невольно приходят слова „Человек, живший в мире мифа и умерший в мире литературы“» [9, с. 211].