Натан Эйдельман - Пушкин - Из биографии и творчества. 1826-1837

Вторая же очень серьёзная причина, помешавшая прямому диалогу, вот-вот готовому начаться, — это тяжёлая болезнь Карамзина. Историк простудился на Сенатской площади, наблюдая события, и следующие несколько месяцев смертельная болезнь то наступала, то несколько отступала.

Получив известие об этой болезни, Пушкин чрезвычайно встревожился, и его взволнованные строки открывают, сколь многое связывало поэта с историком все эти годы, несмотря на несогласия и недоразумения: «Карамзин болен — милый мой, это хуже многого — ради бога, успокой меня, не то мне страшно вдвое будет распечатывать газеты» ( XIII, 264).

Болезнь историка, впрочем, даёт Пушкину повод не присылать «Бориса» в столицу (очень уж ему не хотелось!); Плетнёву пишет: «Не будет вам Бориса, прежде чем не выпишете меня в Петербург» ( XIII, 264—265).

В следующие недели с волнением ожидаются новые сведения о болезни Карамзина, о шансах на выздоровление в случае поездки в Италию (см. XIII, 272, 276).

27 мая 1826 года из Пскова Пушкин пишет Вяземскому (тот отправился в столицу, чтобы проститься с Карамзиными, собирающимися за границу). Поэт пишет и в этот раз всё-таки не прямо Карамзиным, а через Вяземского: «Грустно мне, что не прощусь с Карамзиными — бог знает, свидимся ли когда-нибудь» ( XIII, 280).

Пушкин не знал, что за пять дней до того, как он написал эти строки, 22 мая 1826 года, Карамзин скончался в Петербурге.

Через несколько недель Пушкин просит Вяземского — написать жизнь Карамзина: «Но скажи всё…»

Что же означало в ту пору сказать о Карамзине всё ?

О его близости к Александру I, умеренно-консервативных взглядах, критике революционеров — об этом писать было можно , и в этом направлении старались «холодно, глупо, низко» различные российские журналы.

Понятно, Пушкин говорит о необходимости осветить и другую сторону — смелость Карамзина с любым, даже высочайшим собеседником, частую критику господствующего порядка, сложный взгляд на соотношение рабства и свободы, наконец, художественную логику, «верный рассказ событий» в «Истории…», особенно в томах, посвящённых концу XVI — началу XVII столетия.

Наш рассказ возвратился к лету 1826 года, когда разговор о «13 томе» Карамзина, то есть биографическом очерке, мемуарах Пушкин вёл, как мы помним, уже располагая замечательным фрагментом собственных записок.

При том, что образ Карамзина постоянно присутствует за строкою пушкинских писем и творческих рукописей «Бориса Годунова», подготовлен двумя стихотворными пушкинскими воспоминаниями — нет ничего удивительного, что наступает черёд мемуаров.

Как известно, старая, традиционная датировка этих мемуарных страниц — «1826 июнь — декабрь» (см. XII , 471, коммент.) — основывалась на уверенности нескольких поколений пушкинистов, что поэт приступил к этому своему труду после получения известия о смерти Карамзина. Датировка была, однако, оспорена И. Л. Фейнбергом, заметившим: «…содержание этих страниц <���…> показывает, что они являются бесспорно сохранёнными при сожжении, а не вновь написанными после смерти Карамзина страницами „Записок“ Пушкина» [440].

После появления работы Фейнберга время создания очерка о Карамзине было сначала определено как «1821—1825 годы» ( XVII, 63): действительно, именно в этот период Пушкин трудился над своими автобиографическими записками. Позже, однако, дата была уточнена: «1824 ноябрь — 1825»; [441]основанием для уточнения явилось, во-первых, исследование бумаги, на которой писал Пушкин («1823 год»), а во-вторых, известные признания поэта в двух письмах к брату от ноября 1824 года — об интенсивной работе над автобиографическими записками в Михайловском (см. XIII, 121, 123). Более ранних сообщений о постоянной работе над записками в письмах к близким людям не сохранилось; зато в корреспонденции Пушкина за 1825 год «Записки» упоминаются постоянно (см. XIII , 143, 157, 159, 225…).

В задачу И. Л. Фейнберга не входил подробный текстологический анализ пушкинского отрывка; важное наблюдение покойного учёного, что само содержание этих страниц свидетельствует об их рождении ещё при жизни Карамзина,— заслуживает детализации.

В знаменитом пушкинском отрывке «Карамзин» нет ни слова, ни намёка о 14 декабря, а также о кончине историографа. Более того, текст, при всей его серьёзности и значительности, отличается той «лёгкой весёлостью», которая несёт на себе печать более ранних месяцев и лет: «пред грозным временем, пред грозными судьбами…» — но гроза ещё не разразилась…