Яков Шафирович - Письма из Карелии 1941—1944

Лечение — ванночки на кисти рук, легкий массаж и гимнастика пальцев. Раны все зажили, дело только за пальцами. Ну, теперь я надеюсь ты видишь, что мои многочисленные ранения, а угодило в меня семь осколков, не стоят ломаного гроша. Мамаше-то, конечно, что ни пиши, она все равно будет считать меня великим страдальцем, ну а ты, как человек медицины, можешь все оценить здраво и, это между нами, ну, конечно скажешь «слава богу». Угадал? Ну, конечно, угадал.

Вот если бы, Надя, ты меня видела в марте. Вот потеха-то. Я не мог напрягать мышцы шеи из-за ранения в грудь: больно. Вследствии этого я не мог поднять голову ни на миллиметр от подушки. Бывало повернешь голову, а ухо-то подвернется. Ну не звать же каждый раз сестру «ухо выворачивать», так они у меня на утро всегда горели, ну прямо мучение.

А руки-то были в гипсе, так меня кормили. Знаешь, когда приносили манную кашу и я открывал рот, в которой мне ее всовывали, я каждый раз вспоминал как Лялька кормила бывало Лиду или Вадьку. Умора! Сейчас моя жизнь вошла в свою колею. Через день в соседней палате смотрю кино. Вчера ходил в город на прогулку с сестрой. Смотрел на Архангельск. Здесь сейчас грязь, река еще не вскрылась. Фрицы не прилетали ни разу. С наслаждением впитывал черты жизни города во время войны, ведь я в городе с мая впервые.

С товарищем, я задумал вот какую вещь. В городе в кино идет «Оборона Царицына». Завтра хотим, пойдя на прогулку, забраться туда, что вообще говоря не дозволено.

Появились в госпитале ученицы 9 кл. Арх. шк. — проходят мед. практику. С наслаждением разговаривал с ними. Окунулся в любимый, в одно и тоже время близкий и далекий школьный быт. Оказалось, что кое в чем я уже устарел. Молодежь смотрит на многое уже по другому. Ничего, догоню.

Сейчас много читаю. Только никак не пойму, что меня интересует? Понравился Подьячев. Прочти «Моя жизнь». Действительно «жизнь прожить, не поле перейти».

Ну, что еще? Живем 15 человек в палате. Питание хорошее. Сегодня утром была картошка с жареной треской. В обед мясная лапша и гречневая каша с мясной котлетой. Вчера на ужин были блины со сметаной. Утром и вечером к чаю по 15 г сливочного масла. Вообщем — благодать божья.

Вчера слушал митинг «в защиту детей». Когда мать говорила о 16 летнем замученном сыне, я вместе с ней глотал слезы.

Ну, пока хватит. Непривычно писать еще. Мезинец мешает.

Да, Надя, я получил от мамы Жени Хапулина письмо и не успел ответить. Она спрашивает — не узнал ли я чего нового о Жени. Скажи ей, что ничего нового нет. Я прошу тебя сходить к ней. Я уж ей тогда писать отдельно не буду. Намекни ей, что я ничего нового сообщить не могу. Некоторые подробности его смерти сообщу лично.

Надя, как вы там живете? Привет Ляльке с пацанятами. Больно, что она не удосужилась мне черкнуть. Я ей написал за час перед ранением и оставил в землянке. Не знаю послали ли товарищи. Может быть хоть теперь черканет малость.

Крепко целую тебя с мамой.

Привет — Яша

P.S. Твоему медицинскому сердцу: врач сказал, что легкие у меня такие здоровые «что дай бог всякому». Тебе конечно это дороже всего.

Пишите, может быть письмо меня застанет в госпитале. Привет Ногинцам Яша

Адрес: г. Архангельск п/я №675/3

Надя, совсем забыл написать. Аммаргеном в госпитале лечат. Врачи о нем неплохо отзываются.

Только сейчас врач мне назначил новое лечение: парафинотерапию. Это нечто вроде грязелечения. Жидким нагретым парафином смазывают кисти рук, а когда остынет — снимают. Нужно принять 30 сеансов. Сегодня — первый.

А Петр Ирмалаич вероятно доволен, что его Аммарген работает на оборону. 25 25 Тетя жены Сергея Балашова Зои, Мария Семеновна, работала у профессора Петра Ермолаевича Ермолаева, разработавшего аммарген — аммиачный преперат серебра (Ермолаев П. Е., Труды 1 МГМИ, 1935, сб. 4, с. 6—16; Ермолаев П. Е., Труды 1 МГМИ, 1936, сб. 8, с. 5—40).

Ну, всего.

Извини за почерк. Непривычно незгибаемым мезинцем писать. Яша

25.

22 апреля 42 г.

Мама, здравствуй!

Вчера получил твое письмо, посланное в ответ на мою телеграмму. Я был ранен 7 марта в 23 ч., т.е. почти за месяц до того времени, как послал телеграмму, но написать тебе раньше не мог ввиду следующих обстоятельств: во первых руки мои были от пальцев до локтей в гипсе, поэтому самостоятельно писать я не мог, а продиктовать письмо я боялся, т.к. ты там могла подумать, что я одной ногой в могиле нахожусь, к тому же диктовка письма (я писал ребятам на фронт) для меня наитруднейшее дело. Я всегда пишу все свои мысли и не терплю шаблона, диктовать же свои мысли — было для меня пыткой, во время которой я нещадно потел. Чесное слово.