Пушкин выехал из Кисловодска 8 сентября в обществе В. А. Дурова, брата известной «кавалерист-девицы», о котором писал: «Брат в своём роде не уступает в странности сестре. Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 г., возвращаясь из Арзрума. Он лечился от какой-то удивительной болезни, в роде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довёз его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможное способы достать их были им придуманы и передуманы. Иногда ночью, в дороге, он будил меня вопросом: Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?» («О Дурове». 1833).
Приведённые Пущиным стихи и другие, которых он не запомнил («Сосок чернеет сквозь рубашку»), впервые напечатаны — первое в «Полярной Звезде» на 1859 г., а второе в Гербелевском сборнике 1861 г., то есть несколькими годами позже написания Пущиным своих воспоминаний. Белинский в 1846 г. вспомнил напечатанные в «Невском Альманахе» «суздальские изображения из „Евгения Онегина“ над которыми и тогда все смеялись от души, а Пушкин даже написал на них стихи, которые по их неудобству к печати не были напечатаны… По всему видно, что Пушкин остался очень благодарен „Невскому Альманаху“ за его картинки из „Онегина“ и в особенности за изображение Татьяны в виде жирной коровницы, страдающей спазмами в желудке».
В «Путешествии в Арзрум», описывая занятие русскими войсками Топ-Дага 27 июня 1829 г., Пушкин замечал, что «приехал туда с поэтом Ю.» Этот «поэт Ю.» — будущий известный археолог и не менее известный крепостник и реакционер, Михаил Владимирович Юзефович (1802—1889), тогда либеральствующий поручик Чугуевского уланского полка, состоявший при Паскевиче в действующей армии.
Воспоминания Юзефовича о Пушкине, написанные в июле 1880 г. и подсказанные автору теми торжествами, которыми сопровождалось открытие памятника Пушкину в Москве (напечатаны в «Русск. Архиве», 1880, № 3, стр. 431—446), имели целью по его объяснению, «смыть с памяти поэта те остатки предубеждений, которые до сих пор ещё пятнают его нравственный образ». Этим самым Юзефович мог бы оказать очень дурную услугу Пушкину, если бы мы не имели достаточно данных для критической оценки его воспоминаний. «Нравственный образ» Пушкина, его политические и общественные взгляды после крушения декабристов, его религиозные настроения и т. д. Юзефович реконстрирует в полном соответствии с собственными убеждениями и настроениями, беззастенчиво перелицовывая Пушкина по своему образу и подобию (подробно см. во вступительной статье, стр. 25—26 [См. гл. 4 вступит. статьи, окончание. — Прим. lenok555 ]).
Тем же прокламированием полного примирения Пушкина с правительством Николая I и восторженного преклонения перед его главой отмечены и замечания Юзефовича на записки Н. И. Лорера («Записки декабриста Н. И. Лорера», М., 1931, стр. 108, 200). См. ещё воспоминания о Пушкине М. В. Юзефовича в письме его к П. И. Бартеневу, опубликованном М. А. Цявловским в «Звезде», 1930 г., № 7, стр. 231—232.
Вольнодумец.
Широко распространённая в мемуарной литературе легенда о разгульной и безалаберной жизни Пушкина в Петербурге очень мало соответствует действительности. Достаточно напомнить, что в это самое время он с исключительным трудолюбием работал над «Русланом и Людмилой», что в это же время он стал «певцом декабристов», что, наконец, уже тогда он принимал деятельнейшее участие в литературной жизни столицы.
П. В. Нащокин зачислен Юзефовичем в гусары ошибочно. Ошибочно цитирует он и стихи Пушкина из послания к П. П. Каверину.
Как, кузен, и вы тоже виновны? — Быть может, виновен, но отнюдь не кузен.
«Рыжий Б.» — адъютант Чернышёва Н. А. Бутурлин, действительно написавший донос на то, что на Кавказе декабристы, в обход дисциплины, пользуются слишком большой свободой и разными послаблениями. Анекдот об ответе 3. Г. Чернышёва на допросе А. И. Чернышёву повторен Юзефовичем и в замечаниях на записки Н. И. Лорера («Записки декабриста Н. И. Лорера». М., 1931, стр. 109).
Когда рассказывали A. П. Ермолову, что Чернышёв-министр добивается графского Чернышёвского майората, то Алексей Петрович заметил: «Что же тут удивительного? Одежда жертвы всегда и везде составляла собственность палача».
Читать дальше