Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

В № 26 «Литературных Прибавлений к Русскому Инвалиду» на 1833 г. Пушкин напечатал рецензию на «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина, 1832 г.». Яркий представитель враждебной Пушкину литературной школы, Катенин, одна-коже, был связан с Пушкиным и личными и литературными отношениями. Вопреки своим друзьям, — и в частности Вяземскому, — возражавшим против привлечения Катенина к их общим литературным делам, Пушкин высоко ценил Катенина как критика. К поэтическим произведениям его Пушкин относился более нежели сдержанно, но самомнение и крайняя обидчивость Катенина заставляли его воздерживаться от печатных суждений на этот счёт, почему и эта рецензия была не вполне объективной.

Вернувшись 24 ноября 1833 г. в Петербург, Пушкин привёз с собой «Медного Всадника», «Анджело», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Сказку о мёртвой царевне» и др.

14 мая 1835 г. у Пушкиных родился сын Григорий.

С октября 1834 г. Пушкины жили в доме Баташёва на Дворцовой набережной, заняв квартиру, в которой прежде жил с семьёй Вяземский. Удручённое состояние последнего объяснялось недавней кончиной дочери.

Пушкин и Вяземский первые в России обратили внимание на А. Мюссе, ранние произведения которого были приветствованы романтиками и жестоко ошельмованы классиками.

23 июня 1836 г. у Пушкиных родилась дочь Наталья.

История последней дуэли и смерти Пушкина всего полнее рассказана Соллогубом и Данзасом. Она принадлежит к числу наиболее изученных и разработанных моментов в биографии Пушкина. Это освобождает нас от необходимости комментировать письма Вяземского о дуэли и смерти Пушкина, в которых, наряду со множеством ценных сведений, встречаются и отдельные неточности. Но не они заставляют настороженно отнестись к письмам Вяземского. Письма эти, как и известная записка Жуковского и письмо Вяземского к в. кн. Михаилу Павловичу, носили, конечно, отнюдь не интимный, не частный характер, а адресовались к весьма широкой аудитории, ставя своей целью посмертную политическую «реабилитацию» Пушкина (в интересах его семьи), а с ним вместе и себя. Этим объясняется ярко выраженная тенденциозность в характеристике политических настроений Пушкина.

Помимо упомянутого письма Вяземского к Михаилу Павловичу, к числу его более значительных эпистолярных повествований о дуэли и смерти Пушкина принадлежат письма к А. О. Смирновой («Русск. Архив», 1888, № 2, стр. 295—304) и письмо от 16 февраля 1837 г. к Э. К. Мусиной-Пушкиной («Русск. Архив», 1900, № I, стр. 391—394).

Есть два рода рогоносцев: настоящие знают, как им быть, но положение рогоносцев по милости публики затруднительнее, а моё именно таково.

Я не желаю, чтобы петербургские праздные языки мешались в мои семейные дела. Я не согласен ни на какие переговоры между секундантами.

«Это письмо сохранилось в бумагах Булгакова не в подлиннике, а в списке, и, может быть, писано и не к нему; но очевидно и несомненно оно принадлежит князю П. А. Вяземскому». Прим. П . И. Бартенева .

С начала этого дела я вздохнул свободно только на минуту, когда написал это письмо.

Так как вызов последовал со стороны г. Гекерена, который оскорблён, то он может выбрать мне секунданта, если этого ему хочется; я принимаю его заранее, если даже он выберет своего егеря.

Я не желаю, чтобы петербургские праздные языки мешались в мои семейные дела. Я не согласен ни на какие переговоры между секундантами.

Я ранен.

Подождите! Я чувствую в себе довольно силы, чтобы сделать свой выстрел.

Убит ли он? — Нет, но он ранен в руку и в грудь. — Странно: я думал, что мне будет приятно его убить; но чувствую, что нет.

Впрочем всё равно: если мы оба поправимся, то надо начать снова.

Мне не довольно того что вы, что мои друзья, что здешнее общество, так же как и я, убеждены в невинности и в чистоте моей жены: мне нужно ещё, чтобы доброе имя моё и честь были неприкосновенны во всех углах России, где моё имя известно.

Некогда передовой журналист, литературный критик, переводчик, издатель и книгопродавец, фактический редактор «Московского Телеграфа» (см. стр. 616), Ксенофонт Алексеевич Полевой (1801—1867) на склоне лет превратился, по выражению исследователя, в «продажного журналиста, добросовестно и за сходную цену выполняющего заказы „хозяина“». Покинутому былыми друзьями, выброшенному из литературной среды и с 1860 г. совершенно оставившему литературное поприще, Полевому ничего иного не оставалось, как уйти в прошлое, продолжая литературную борьбу в своём кабинете, на страницах мемуаров. Он так и поступил, принявшись за писание «Записок», выступив в них горячим апологетом и очень пристрастным адвокатом Н. А. Полевого, подвергнутого жестокому суду радикальной критики. Обратив страницы своих «Записок» в орудие ожесточённой полемики, Полевой напоил их желчью, нетерпимостью к чужим мнениям, озлобленностью заживо погребённого, но ещё рвущегося в битвы литературного бойца. И тем не менее «Записки» его благодаря богатству своего содержания служат ценнейшим материалом для истории русской литературы и журналистики второй четверти XIX в.