Александр Чубарьян - Канун трагедии [Сталин и международный кризис - сентябрь 1939 - июнь 1941 года]

Остается неясным ответ на главный вопрос — считал ли действительно Сталин, что, подписав договоры и взяв линию на сближение с Германией, он избегает будущей войны с ней, что сотрудничеству с Германией суждены многие годы и что с гер­манской стороны эти договоры являются лишь поводом избе­жать войны на два фронта и не снимают одну из главных целей нацистской Германии — сокрушение Советского Союза. Ответ на этот вопрос чрезвычайно важен, ибо он помогает оценить обоснованность тех или иных мероприятий Кремля и причины игнорирования им некоторых явно недружественных шагов Германии уже к лету 1940 г.

Первым отрезвляющим шоком для СССР стал молниенос­ный разгром Франции. В мемуарах Н.С. Хрущева описаны на­строения паники и замешательства в Кремле после известия об этом: "Сталин сыпал отборными русскими ругательствами и сказал, что теперь Гитлер непременно даст нам по мозгам" 3. Британский историк Дж. Роберте в связи с этим событием так озаглавил соответствующий раздел своей книги — «Разгром Франции и конец "антисоветского пакта"» 4. Над Англией на­висла смертельная опасность, и сталинская идея длительной и, может быть, перманентной войны Германии на Западном фронте подверглась серьезной модификации.

Непосредственно в советско-германских отношениях ле­том и осенью 1940 г. наметился определенный застой, явно со­кратились дружественные жесты и появилась поначалу незна­чительная, но очевидная напряженность в отношениях двух стран по ряду проблем.

Летом и осенью 1940 г. перед советским руководством встал вопрос, что делать дальше. И здесь обнаружилось, что у Стали­на фактически не было активного плана действий. Могут воз­разить, что и пассивная, выжидательная позиция — тоже своего рода решение. Но в любом случае она или служит подго­товкой для принятия конкретных шагов, или так и останется проявлением именно отсутствия дальнейшей программы, не­желанием или боязнью по-новому оценить ситуацию и что-ли­бо изменить в соответствии с иной обстановкой.

В этой связи для понимания реальных целей обеих сторон может служить визит Молотова в Германию в ноябре 1940 г. Содержание бесед главы советского правительства с Гитлером и Риббентропом показало, что сотрудничество между двумя странами, начатое год с лишним назад, выдыхается. Как выяс­нится позднее из опубликованных документов, Гитлер уже принял принципиальное решение о начале войны с СССР, и по­этому его разговоры с Молотовым имели характер отвлекаю­щего маневра. Верные своим методам, нацистские лидеры не хотели раскрывать карт и делали это вплоть до 22 июня 1941 г. В то же время они предложили Молотову совершенно нереаль­ный и эфемерный "евразийский план", по которому интересы России направлялись в район Среднего Востока, поближе к Афганистану, Ирану и Индии, чтобы обострить советско-бри­танские отношения. Одновременно германские лидеры жестко отклонили советские намерения на Балканах.

Больший интерес и много вопросов вызывают планы Совет­ского Союза. И из директив делегации и из хода переговоров видно, что Москва, вероятно, хотела прозондировать намере­ния Гитлера. В позитивном плане Сталин и Молотов не могли выдвинуть что-то новое, кроме предложения с помощью Герма­нии завершить дело с Финляндией и получить военную базу в Болгарии.

Идея о присоединении Москвы к тройственному пакту но­сила столь абстрактный характер, что вряд ли могла заинтере­совать Москву. Гитлер представил ее в таком "глобальном" и эфемерном плане раздела мира на сферы влияния, что сразу же возникали сомнения в реальности и искренности герман­ских намерений. Молотов фактически вернулся из Берлина ни с чем.

Сегодня мы можем заключить, что время, прошедшее после подписания договора с Германией, показало, что Советский Союз стал как бы заложником Германии и ее действий. Это произошло и потому, что в Москве не решились сбаланси­ровать сотрудничество с Германией нормальными отношения­ми с Англией и Францией и расширением связей с США. Кро­ме того, Сталин был готов на самый кардинальный поворот в политике, в том числе и в такой священной для СССР области, как идеология и интересы коммунистического движения. Он на­столько увлекся, что утратил чувство меры и ощущение реаль­ности. Он поверил заверениям Гитлера, словно забыв сущность тоталитарного нацистского режима, для которого коварство и ложь, насилие и обман были постоянными атрибутами полити­ки. Сталин будто исключал для себя возможность и ошибки, все еще веря, что сможет задобрить фюрера, притупить его бдительность такими бессмысленными жестами, как приветст­вие по поводу победы над Францией.